Невилл подумал, стоит ли попробовать объяснить этому неандертальцу, что юная леди на обложке не имеет ничего общего с музыкой на пластинке, но решил этого не делать.
– Слушай, – медленно ответил он, в самый последний раз. – Она затерта до дыр. Хочешь – забирай. К черту деньги. Бери.
Барахольщик уже открыл рот, чтобы заговорить, когда его приятель с криком «Давай, завязывай!» вылез из недр магазина и направился к прилавку. Барахольщик снова обрел голос.
– Взять просто так? Нет, дружище. Я что, похож на попрошайку? Вот твои пятьдесят пенсов. Я честно плачу. Вот!
Он размахивал монетой перед Невиллом, и тот подставил руку, чтобы поймать ее. Когда пальцы Невилла сомкнулись на монетке, Барахольщик одной рукой сжал его запястье. Другой он начал сдавливать пальцы Невилла, ломая их о пятидесятипенсовик. Два пальца затрещали, и Невилл вскрикнул.
– Заткнись, урод, – сказал Барахольщик. – Я оставляю послание и не хочу, чтобы меня прерывали.
Второй парень перепрыгнул через прилавок и зажал Невиллу рот. Барахольщик полез в свою куртку и вытащил мясницкий нож. Последнее, что услышал Невилл – и ему это показалось очень странным – был голос Барахольщика:
– Деньги не забудь.
Сентябрь 1994
Сижу у окна в «Бургер Кинг», в глухом конце Кэмден-Хай-Стрит. Снаружи темнота. Двое мужчин, смеясь, перебегают через дорогу, направляются в «Черную чашку». Еще двое сидят за соседним столиком. Входит третий и присоединяется к ним. На них бейсбольные кепки, из-под которых видны неопрятные волосы и наушники; говорят о бизнесе, музыкальном бизнесе, точно парни-переростки. Я заметил, как кто-то еще проскользнул мимо. Хотел войти внутрь, но развернулся и пошел через дорогу, даже не взглянув по сторонам.
Это был всего лишь мимолетный взгляд, и десять лет – долгий срок, но я знал, кто это. Я никогда не встречал других женщин с такой походкой, с широкими, уверенными шагами, с паучьими ногами, столь нелюбимыми ею.
Пока я добрался до двери, она уже скрылась. Я пошел на север, выглядывая ее по сторонам и попутно замечая все те вещи, на которые обычно не обращаешь внимания. Книжные и обувные магазины, взбудораженные дети, болтающиеся возле станции подземки, торговцы, закрывающие свои лавочки, ярко освещенные пивнушки.
Я вспоминал, сколько воды утекло с тех пор, как это место было нашим. Не только моим и Фрэнк – так звали ее, паучьеногую и черноволосую, Фрэнк от Франческа – но всех нас. Всех, кто достиг совершеннолетия в годы между панками и Волосатыми. Бездомные и панки, каждый со своей группой, для каждого дом – грязная улица, с захудалым танцзалом, превращенным в рок-н-ролльную блошиную яму, с хипповским книжным магазином и салоном звукозаписей, с кошмарными ирландскими пабами и отвратительными кафешками.
