Мне было неприятно и неловко видеть перед собой белую непроницаемую маску, под которой страстно хотелось разглядеть любимые черты. Я спросил с деланным равнодушием:
— Твои рабыни крепко спят?
— Они не проснутся до утра, даже если бить над ними в барабаны. Что ты с ними сделала? — спросил я с улыбкой.
— Ничего, — пожала плечами Морейн, — напоила снотворным.
И Веда еще считала свою ученицу бездарной!
Я отвел антильскую царевну в ее апартаменты, которые состояли из двух смежных помещений. Первая просторная комната сияла при свете кристаллов и свечей темным золотом. От второй, где находилась спальня царевны, ее отделяла резная деревянная решетка, покрытая позолотой или бронзой. Вдоль этой решетки на разбросанных на полу цветных подушках и одеялах сладко спали четыре женщины. Посередине второй комнаты стояла кровать под воздушным балдахином, а у стены с окном — инкрустированный туалетный столик и маленькое кресло. В него я посадил Морейн. Взял губки для протирания лица и кувшин с водой и начал осторожно смывать с нее маску. Мне это нередко приходилось делать для Кийи, и я вполне справлялся со своей задачей. Морейн безропотно сидела, позволяя мне все это, она поняла, что мне трудно воспринимать ее в карнавальном наряде.
Я снял с нее головной убор из сотен золотых косичек и этот громоздкий балахон. Она осталась лишь в обтягивающем платье из полупрозрачной вуали. Я отошел в сторону, чтобы получше рассмотреть ее. О, если бы вы знали, какое это было горькое зрелище! Прошло всего два года с нашей последней встречи, но мне показалось, что Морейн постарела лет на десять. Не было больше той жизнерадостной кельтской девочки. Ее щеки ввалились, глаза потускнели и выцвели на антильском солнце. Ее тонкие руки безжизненно упали на колени, а глаза, казавшиеся теперь огромными на изможденном лице, были полны безысходности. И по этому тоскливому взгляду я понял, а вернее почувствовал, что она больна. Мы, волки, чувствуем общее состояние человека. Жизнь вытекала из запястий Морейн тонкой струйкой. Полная луна освещала сквозь окно лицо принцессы, придавая ее образу еще большую хрупкость и трагичность. Вдруг из глаз Морейн потекли слезы, и я, не выдержав, бросился к ней и сжал ее в своих объятиях. Она плакала на моем плече, горько жалуясь на свою жизнь. Потом спохватилась и сказала:
— Блейдд, что же ты наделал? Зачем нужна такая жертва?
— Ты не рада меня видеть? — спросил я.
— Я не рада видеть тебя рабом, — ответила Морейн. — для твоего племени это еще ужасней, чем для людей.
