— До сих пор мне не кого было обманывать.
— Вот поэтому ты и попался как мальчишка в расставленные сети и подставил своих друзей. Я говорю тебе это для твоего же блага. Наш мир коварен, беспощаден, и простакам в нем не выжить. И не мечи должны быть твоим оружием, а голова. Запомни эти слова, меченый, — худого я тебе не пожелаю.
Вот уже несколько месяцев Бес жил в этом странном и непонятном мире — мире наоборот, где реальность подменялась снами, а сон неожиданно оборачивался жестокой реальностью. Это была жизнь среди миражей, в которых терялось его собственное «я» и возникало ощущение черной, как беззвездное небо, пустоты. Странное ощущение, когда не существует ни жизни, ни смерти.
Волосы на бритой голове Беса уже успели порядком отрасти, но он так и не понял ни сути Великого, ни предназначения Храма. Их школа, напоминавшая владетельские замки Приграничья, была затеряна в бескрайней выжженной солнцем степи, и Бес сомневался, что сумеет найти отсюда дорогу к людям, даже если ему удастся вырваться из каменной ловушки. Да и что ему искать среди людей. Человек должен быть одиноким и сильным, так сказал Чирс, и Бесу его слова понравились.
Бес был одним из трехсот учеников в этом странном учебном заведении. Он не знал имен своих товарищей — только номера: первый, второй, третий... Сам Бес был тринадцатым, и ему нравилось это число. Он и стоял сейчас тринадцатым в ряду одетых в желтое послушников. Ордаз, младший жрец Храма Великого, прохаживался перед строем воспитанников с длинным хлыстом в сильной загорелой руке. Капюшон его балахона был откинут на спину, и лысый череп жреца лоснился от пота.
«Храм Великого, — старательно думал Бес, — это лучшее, что создано в нашем мире, а жрец Ордаз лучший из всех, стоящих на плацу». Его череп — кладезь мыслей, умных, возвышенных, благородных. Нет наставника более мудрого и справедливого, чем достойный Ордаз. Служитель Храма жрец Ордаз — это сила, радость, величие и послушание, любовь к Великому и бесконечное смирение перед ним».
Бес мусолил эти мысли до полного отупения. Это было настолько утомительно, что к концу дня у него раскалывалась голова. Наверное, его товарищам было столь же трудно, но Бес этого не знал да и знать не хотел. Послушникам категорически запрещалось разговаривать между собой. Впрочем, и сам жрец Ордаз не был красноречив. Иногда Бесу казалось, что он уже разучился разговаривать, но это обстоятельство не слишком огорчало юношу. Холодные неподвижные лица, пустые потухшие глаза, в которых не было и проблеска дружеского участия, никак не располагали к общению. Достойный Ордаз держал воспитанников в строгости, не позволяя им расслабиться. Его цепкие глаза, казалось, ни на миг не выпускали Беса из поля зрения.
