— Лучше скажи, пан Вовк, кто бы тогда Витенежа на престол допустил бы? — резко повернулся к войскому пан Церуш, мечник.
— Витенежа? — прищурился Ярема. — А чем тебе, пан Пятур, король Витенеж плох был?
— А хорош чем? Чем хорош? Отвечай!
— Э-э-э, — протянул пан войский, — ежели мы так всех королей разбирать начнем... По полочкам раскладывать, по косточкам разбрасывать...
— А почему бы и нет?! — ярился пан Пятур, не вполне понимая, куда его несет.
— Панове, панове! — хотел было призвать их к порядку пан Адолик, да где там!
Если сцепились войский с мечником, заседанию Сената конец. Пиши пропало. Маршалок схватился за голову. Зато остальные сенаторы откровенно потешались.
— Эка, пан Пятур, ты на королей наших взъелся, — издевался пан Ярема. — А чего церемонии разводить? Так их родимых! По косточкам? Значит, по косточкам... Несу косу на плечи, хочу лису посечи! Размету лисонькины косточки по закоулочкам! Ату, ату их!
Пан Церуш вскочил, сжимая кулаки. Еще немного, и в драку кинется. Правда, раньше за ними такого не значилось. Ругаться — ругались по черному. Человек с улицы послушал бы — за голову схватился бы. Враги лютые схлестнулись. А войский с мечником после сенатских споров вместе шли к кому-нибудь одному домой и выпивали мировую — с полбочонка угорского.
— Взы, взы! Борзятников давай! — веселился пан Ярема.
— Панове... — умоляющим голосом попытался вклиниться пан Шэрань.
— А не будет ли вам? — загремел передохнувший и набравшийся сил пан Иахим Стронга. — Не сенаторы, а дети малые!
Молодой князь Стреджислав Яцьмежский приподнялся. Растерянный, растрепанный, как воробушек. Огляделся в поисках поддержки, даже рот открыл, но застеснялся. Покраснел. Сел обратно, стараясь съежиться, чтобы вжаться в спинку кресла и стать совсем незаметным.
Князья Кшеменецкие уже ни на кого не обращали внимания. Спорили в голос, размахивая руками.
— Тихо, панове сенаторы!!!
От громового голоса многие аж подпрыгнули.
Пан Пятур Церуш, напротив, слегка присел в коленках. Обернулся.
Силиван Пакрых решительно проталкивался через князей, направляясь к пану Шэраню. Широкоплечий архиерей отличался вдобавок немалым ростом, не говоря уже о луженой глотке.
— Тихо, панове! Тихо, — уже более миролюбиво проговорил игумен собора Святого Жегожа Змиеборца, но все равно от звуков, исторгаемых из могучей груди, задрожали и тоненько зазвенели цветные витражи в стрельчатых окнах.
Он замер спиной к маршалку, а лицом к кипевшей, подобно растревоженному муравейнику, толпе сенаторов.
