В кухне нашлось еще вяленое мясо, краюха хлеба, а в печи — чугунок с холодной похлебкой.
— Идем назад, — решил Жиото, засовывая в котомку несколько деревянных ложек. — Поесть хватит, а госпожа говорила — до замка ихнего уже недалеко. Ты сказал, нас преследует кто-то? От самого леса? Как такое может быть? Он что, за нами через тот туннель успел пройти?
Пожав плечами, Кабан вышел из дома. Дук, обеими руками неся перед собой чугунок, последовал за ним.
Когда селение осталось позади, Жиото сказал, поглядев на толстяка:
— А ты молодец, друг Вач, смелый. Я вот тоже мертвяков не боюсь. Потому как если он мертвый — так чего его бояться. Он же не шевелится уже. Это живых опасаться надо, а мертвяк — он ходить не может, ничего тебе не сделает...
Вач что-то буркнул.
— Что, друг? — спросил Жиото.
— Может, — повторил Вач.
— Чего «может»? А, ты про... Ну, если его некромаг какой поднимет — тогда конечно. Но все одно. Мы с тобой, Вач, не боимся их, правда? Я думаю, мы с тобой всякие дела могли бы делать. Ты такой крепкий мужик, ловкий — молодец. Уважаю. Вот вагант — он хлипкий. — Жиото вновь покосился на спутника. Вач глядел перед собой и молчал. «Он вообще понимает, о чем я говорю?» — усомнился Дук и решил действовать смелее.
— Вагант этот — трус изрядный, сразу ясно. И подлец, думаю. Вот ты его с госпожой наедине оставил, а зря. Я тебе вот что скажу: ты бы его вообще прогнал. От него только неприятности. Госпожу мы с тобой и вместе защитить сможем, а вагант этот...
Вач остановился.
— Ага. Ты меня понял, — сказал Жиото, тоже останавливаясь и поворачиваясь к нему. Кабан вдруг толкнул Дука кулаком в грудь. По его понятиям это, может, был и несильный удар, но Дук, семеня ногами, попятился, потерял равновесие и упал на спину, высоко подняв руки и стараясь не выпустить чугунок. Тот все же качнулся, холодная похлебка выплеснулась Дуку на лицо.
— Друг, да чего ты? — закричал Жиото, садясь, и увидел спину уходящего Вача. — Эй, да я ж пошутил! — Он встал и, ощущая, что в груди екает, а ребра побаливают, устремился следом. — Я же тебя испытывал, как ты своего друга любишь, верность твою! Да я за нашего ваганта готов жизнь отдать, честно!
Лара, съев лишь немного хлеба и запив глотком вина из бутыли, ушла к деду. Он есть отказался — тихо мычал, сжав губы, когда внучка пыталась сунуть в рот кусочки разрезанной рыбы или накормить с ложки похлебкой, разогретой на костре. Дук отдал ей чернила с пером и пергаментом, и пока мужчины, сидя у костра, хлебали похлебку, она, перевернув деда на бок, положила его голову себе на колени, а перед лицом старика расстелила пергамент. Лара сама макала перо в чернильницу и вставляла его в дрожащие пальцы.
