Дук взглянул на юнца и выдавил из себя улыбку.
— Зато он боец знатный, правду говорю. Если какие... нехорошие какие люди попадутся — он защитит.
Жиото покосился на второго и, наконец, понял, что тот не узнает его. Толстяк служил стражником, был под началом у капитана, а на юнце надет его, Дука, красный кафтан... Что все это значит?
— Тогда садитесь, — решил Дук Жиото. — Давайте, залазьте. Поедем вместе.
Теперь Дук не боялся, что крестьяне нагонят его: не только селение, но уже и холм, на котором он повстречал двоих путников, остался далеко позади.
Пришлось поделиться едою. Вач, сожрав половину окорока и напившись вина, лег на устилавшей телегу соломе и вроде заснул. Юнец, представившийся Бардом Бреси, уселся рядом с Дуком и принялся болтать.
— Откуда идете? — спросил Жиото, когда Бард ненадолго умолк, чтобы отхлебнуть из кувшина.
— Так из Форы мы, — ответствовал юнец. — Я вообще-то вагант, а папашка мой кожевник, меня в семинарию отдал, да мне там надоело, бросил я, в ваганты подался. Меня тогда папаша из дома и выгнал. Бродяжничал я, понимаешь, Дук? Познавал, как говорится, существование во всех его разнообразных проявлениях. Набирался опыту житейского. А сейчас у меня этот... ванделяр.
— Чего у тебя? — удивился Дук.
— Ванделяр! — со значением повторил Бреси. — Это я в семинарии услыхал. На одном ненашенском языке это значит «год скитаний», какой в жизни каждого молодого мужа должен произойти. Это когда принимается блудный сын странствовать по свету, а после, набравшись мудрости, возвращается к родителям, становится перед ними на колени, и они, плача, его принимают в объятия... — Бард ненадолго замолк и, вздохнув, добавил: — Только мамаша меня, может, и приняла бы в объятия, но она давно померла, а папаша... Вот сейчас что-то сомнения взяли, не верится, что он меня в объятия примет. Он скорее прикажет слугам собак спустить да гнать меня со двора, ударяя палками по спине и ягодицам. Да и жив ли папаша мой еще? В Форе-то страсти такие начались...
Он замолк и свесил нос, но долго грустить не стал т., вскинув голову, продолжил рассказ:
— А вообще мы за фургоном одним едем.
— За фургоном... — равнодушно повторил Дук. — А зачем? И кто в том фургоне?
— Я их не видел. Старичок какой-то вроде бы да женщина. Молодая женщина, да-да. Вот он, — юнец ткнул пальцем за спину, — ей служить должен. Он такой... служивый. Ну то есть ему самому по себе тяжело. Потому что он... — Бреси понизил голос. — Глуповат мой друган, понимаешь? Ему хозяин обязательно нужен. Из Вача слова лишнего не вытянешь, не умеет он витийствовать, как вот я, к примеру. Я, пока шли, пробовал его разговорить, трудно, конечно, но кое-чего понял. Он служил этому... капитану. Был такой в Форе капитан стражников, его все знали, Трилист Геб звался. Но умер, разбойники убили. И капитан оставил Вачу послание, своею кровью на дощечке намалякал: мол, иди за фургоном, в нем женщина, у ней будет мой ребенок. Служи ей. Вот и идем.
