Де Вард как-то судорожно вздохнул, его губы снова нашли мои.
— О, завтра, завтра я непременно хочу получить от вас какое-нибудь доказательство того, что Вы обо мне думаете, и, так как Вы можете меня забыть, вот, возьмите!
Я стянула с пальца перстень из сапфира в обрамлении алмазов. Он единственный остался у меня с тех незапамятных времен, когда я называлась графиней де Ла Фер. Сапфир безумно подходил к моим глазам, только поэтому он и оставался со мной все эти годы. Да и еще, наверное, как память, память о том, что нельзя верить даже страстно влюбленным в тебя.
Но женская память коротка, я стянула перстень с пальца и принялась искать безымянный палец де Варда. Граф попытался вернуть мне его, но я решительно воспротивилась. Почти силой одевая его на палец де Варда, я шепнула:
— Нет, нет, сохраните это кольцо из любви ко мне. К тому же, — добавила я, чтобы окончательно сломить сопротивление де Варда, — приняв его, вы сами того не подозревая, оказываете мне громадную услугу!
Граф сдался, надел перстень и опять вздохнул. Боже, ведь он же ранен, четыре жестокие раны и ночь на берегу пролива, когда он мог умереть в любой момент! А он пришел ко мне, пришел, еще не оправившись до конца…
— Бедный мой друг, — жалость заполнила меня, — это чудовище с гасконским акцентом чуть не убило Вас, Ваши раны еще причиняют боль?
— Сильную боль, — сдавленным голосом прошептал граф. Слезы навернулись мне на глаза, я его в темноте не вижу, а он, наверное, белый как полотно, как в тот раз на балу, обнимает меня, а сам на грани обморока…
— Граф, я отомщу за Вас, — всхлипнула я, гладя его руки, — и месть моя будет ужасной. Бедный, бедный мой друг!
Раздался бой часов, возвещавший, что ему пора уходить.
В промежутках между поцелуями де Вард клялся, что завтра, то есть сегодня, придет в то же время. Оторваться от него было все равно что умереть. Раз за разом он возвращался обратно ко мне, не в силах уйти. Это уже походило не на любовь, а на пытку, настолько сильна была боль оттого, что он сейчас ступит за дверь и я не увижу его до вечера. Это же целая вечность, целая жизнь! Да за это время с ума можно сойти от тоски и отчаяния!
Наконец, понимая, что больше ему оставаться нельзя, я сама провела его вниз по лестнице, выпустила и закрыла за ним дверь. Потом, запинаясь на каждом шагу и держась рукой за стену, с трудом поднялась к себе. Когда я прилегла на кровать, то поняла, что не смогу встать с нее даже для того, чтобы скинуть пеньюар. Руки отказывались подниматься, ноги лежали как неживые, горел наколотый жесткими усами рот, темные пятна его поцелуев покрывали меня с головы до пят. Последним, самым тяжелым усилием в мире я натянула на себя покрывало и провалилась в сон.
