Смотревшим из-за деревьев чудилось, что на поляне под музыку флейты пляшут не только эти пятеро. Над травой мелькали лёгкие, прозрачные фигурки отчаянных плясунов, двигавшихся с волшебным изяществом. Это был майский танец, срывавший прохладные серебристые лунные яблоки, а не яркие солнечные плоды.
Льюис искал и нашёл среди мельтешащих плясунов извивающуюся фигурку ночной гостьи. Её кошачьи движения вызывали в памяти резвящуюся рысь и были не менее игривы. Мартин Твиди оставил старших и бросился в круг, схватил за руки сестрёнок Кэйт и Холли и закружился с ними. Душа Льюиса наполнялась радостью. Жизнь возвращалась. И тут беззаботная плясовая сменилась горьковато-сладким напевом.
Призрачные фигурки растаяли вместе с джигой. Танцоры вернулись к сидящим под деревьями — но не все. Льюис заметил, как одна тень скользнула в кустарник за валуном. Вздохи флейты становились все тише. Замерли все звуки ночи, и только флейта звучала под огромным звёздным небом. И когда переливы мелодии потянулись к звёздам, на поляну вступил олень.
Большой олень, ростом с невысокую лошадку, с царственной короной рогов — три верхних отростка и три боковых — надо лбом, к загривку и в стороны. Его шкура отливала красным, как у оленей шотландских нагорий. Местные белохвостые олени были темнее. Гаффа, лежавший у ног Томми, озадаченно разглядывал огромного зверя, который, словно новорождённый оленёнок, не имел запаха. Беззвучно переступая копытцами, олень вышел на середину поляны и повернулся к флейтисту. Томми доиграл мелодию, и в спустившейся тишине они смотрели друг на друга.
«Вот где она живёт, — думал Льюис. — В олене. Тайна, приходящая в мир на зов флейты. Волшебство, которое манит людей в холмы Аркадии, в чернолесье Европы, по тропам английских бардов, в леса Восточного побережья Америки. Какой бы облик она ни принимала, это все та же тайна, за которой следовали наши предки, пересекая Атлантику. Тайна, покинувшая берега Европы, ушедшая на запад и увлёкшая нас за собой.
В музыке Томми — только память об этом создании. Он — волшебство и поэзия, музыка и чары. Его рога — древо жизни, его глаза — красота мира».
Таким он виделся Льюису — царственный олень, призванный извне музыкой Томми и звучавшими в ней воспоминаниями. Таким он виделся Льюису, живущему среди книжных стен, пробежавшему взглядом тысячи страниц. Другие видели в нем иное. Для них олень был чудом, даром ночи и музыки. Как будто музыка Томми обрела зримый образ.
