Ковальски опустил дуло автоматического ружья и направил его прямо в лицо Очоа.
– Не понимаю, почему Эскобар решил покончить с тобой именно сейчас? – удивился огромный полицейский. – Последнее время мы старались прижать Донни Куортерса и потому почти месяц не мешали Эскобару заниматься операциями с наркотиками. К тому же он не может не знать, что тебя перевели из нашего отдела. Тогда почему он пошел на это?
Трэвен провел пальцами по шее водителя мотоцикла.
– Нейронная вставка, – разочарованно произнес он. – Теперь нечего рассчитывать на то, что мы получим от него какую-нибудь информацию.
Ковальски повернул носком сапога голову Очоа.
– Да, он перенес хирургическую операцию, – согласился полицейский.
– Эскобар раньше не прибегал к нейронным вставкам, – недоуменно продолжил Ковальски. – Он всегда считал, что за деньги можно купить что угодно, включая полное молчание, и не любил, когда в его дела суют нос посторонние.
– Это верно. Судя по всему, времена меняются. – Трэвен включил микрокристалл связи и вызвал Хайэма.
– Слушаю, – отозвался Хайэм.
– Нашел у нее какие-нибудь документы для опознания?
– У нее нет ничего.
Местоимение врезалось в душу Трэвена, подобно острому ножу.
– У нее? – переспросил вслух Ковальски.
– Я застрелил женщину, хотя и не знал этого, – кивнул Трэвен. Он сунул руки в карманы и пошел через толпу. Люди расступались перед ним не потому, что он полицейский, а испытывая какой-то мистический страх.
– Но Эскобар не нанимает женщин для таких дел, – удивился Ковальски. – Он принадлежит к старой школе, а в Колумбии всегда считалось, что убивать должны только мужчины.
– Я знаю.
Хайэм сделал шаг в сторону, когда Трэвен приблизился к трупу.
Пытаясь не обращать внимания на огромные кровавые раны от разрывных пуль десятимиллиметрового калибра на груди женщины, Трэвен опустился рядом на колени и снял с нее шлем. Боль в локте уменьшилась и напоминала теперь глухую зубную боль.
Женщина была привлекательной, с черными как смоль волосами, тонкими чертами лица и нежной кожей, уже начавшей бледнеть после наступления смерти. Изо рта текла струйка крови, и глаза были полуоткрыты.
Тошнота подступила к горлу Трэвена, и на мгновение он подумал, что сейчас его вырвет. Затем приступ прекратился, оставив после себя вкус желчи.
– Японка, – пробормотал Ковальски. – Это определенно не дело Эскобара. Что-то тут не так, Мик.
Трэвен достал из бумажника пластиковый карманный календарь, который всегда носил с собой. Из толпы донесся властный голос.
