Истребители | страница 4



— Валечка! Собирай вещи!.. Едем на войну! Она сразу как-то обмякла, румянец схлынул с лица. Тихо проговорила:

— На войну… А я?.. — порывисто, не желая слышать ничего другого, воскликнула: — Значит, и я с тобой?

— Валя, все жены остаются. Ты тоже останешься здесь.

Я говорил торопливо, больше всего опасаясь ее расспросов:

— Едет одна эскадрилья… Только, пожалуйста, не расстраивайся, лучше помоги мне собраться. Через десять минут мы отправляемся.

Первая догадка — в Китай! Но в Китай подразделениями не уезжали. И я не знал случая, чтобы туда посылали, предварительно не побеседовав, не спросив… о желании… Нет, тут что-то другое. Я вспомнил, как в прошлом году была приведена в готовность вся авиация, чтобы вступиться за Чехословакию, защитить ее от агрессии фашистской Германии. Но сейчас отправляется только одна эскадрилья…

Раз посылают — значит надо.

Сборы были недолгими.

— Меховой комбинезон не возьму: теперь не зима, — и я отбросил его в сторону. За комбинезоном полетели меховые унты и другие теплые вещи, которые также решил не брать. Вытащив из-под кровати чемодан, называемый «тревожным», уложил в него летный шлем с очками и перчатками, жилет меховой, шерстяной свитер и с усилием закрыл. Реглан взял на руку.

— Ну, Валечка! Я готов.

Валя нерешительно спросила:

— Арсений, но куда ты едешь? Ведь войны-то еще нигде нет…

— Пока неизвестно куда…

— Может, ты не хочешь мне сказать? Или нельзя говорить? Но, наверно, это же не секрет для жены, куда уезжает ее муж… Ведь война не может быть государственной тайной, ее нельзя утаить?

— Валечка, дорогая, поверь, я действительно не знаю. Как только будет хоть что-нибудь известно, я сразу тебе напишу… Ну!..

Что-то особенное хотел я сказать ей, но, кроме «Ну!», застрявшего в горле, и какой-то просяще-извинительной улыбки, ничего не смог выдавить из себя. Она порывистым движением охватила мою шею, закрыла глаза, застыла.

Никогда она не была так близка мне и дорога.

— Ладно, теперь иду, — я опустил руки, выпрямился. — Провожать не ходи.

Она поняла, что я живу уже другими мыслями, не принадлежу ей, и еще сильнее прижалась ко мне.

— Иди, дорогой. Долг выше всего на свете, — мягко проговорила она, едва сдерживая слезы. — Я провожу тебя из окна.

В шубе, которую она забыла снять, высокая, с бледным, печальным лицом — такой я ее запомнил в то мгновение.

Я уходил из дому с чувством полного личного счастья И непреклонной решимостью отстоять его, как бы это ни было трудно.