Но она была далеко, и видение исчезло. А близость Лиды осталась… Материнская забота, проявленная ею, когда я лежал беспомощный, как ребенок, ее умелые руки, нежно делающие перевязки, кровь, которую она отдала мне, — все это возбуждало к ней новые чувства — другие, более значительные, чем те, которые некогда вызывала во мне хорошенькая женщина.
Жизнь, жизнь, как ты сложна порой, как противоречива!
От непривычной, расслабляющей раздвоенности и угрызений совести, от того, что утратилась ясность взгляда и я не мог понять своих чувств к Лиде, мне стало тяжело. Нет, отношения между мужчиной и женщиной не так просты, чтоб их можно было рассудить одним холодным разумом… Не способна ли разлука затенять и настоящую любовь, в то время как сама жизнь порождает новую?.. Но можно ли охладеть к любимой?.. Вошел Кирилл и прервал мои терзания:
— Что, Лида заходила?
— Заходила.
— Ну и как?
— Пятьсот!
— Что значит — «пятьсот»?
— А что — «ну как»?
— Да не хочет она, понимаешь, со мной после госпиталя встретиться. А уж очень баба-то хороша! Попытал бы счастье, может, клюнет…
Я оборвал его. Кирилл так же редко замечал за собой цинизм, как фамильярность и грубость.
— У тебя жена, а у нее муж!
— Она на двадцать лет моложе своего мужа! — продолжал он невозмутимо.
— Откуда тебе известны такие подробности?
— Сама говорила. И говорила, что такая разница ей нравится, но я этой басне не верю. Она в нем не любовь нашла, а удобное, теплое пристанище. Кошкам это нравится…
— Ура! — стуча костылем, в палату влетел Петя. — Я могу остаться в армии!
Он стал объяснять, не дожидаясь расспросов: — Сейчас мне один сведущий товарищ сказал, что меня могут устроить преподавателем в какой-нибудь академии: ведь я неплохо знаю японский язык… Мой отец преподает японский, он меня и поднатаскал. Мы с ним, бывало, дома целыми месяцами только по-японски говорили!
— Ну! — сказал я с завистью. — А мне три с лишним года пришлось в школе летчиков учить английский язык — и ничего в голове не осталось.
— Да, — заметил Кирилл. — Как нам преподавали язык в школе — толку никакого. На уроке немного помнишь, а вышел — все позабыл. В строевых частях иностранных языков и в помине нет.
Я и дальше принял участие в этом разговоре, припомнив одну краткую, прискорбную беседу с учительницей английского языка год спустя по окончании школы летчиков. «Гуд дей, комрейд Ворожейкин», — сказала преподавательница, когда мы случайно встретились. В ответ на ее «здравствуйте» я не сумел даже — чего бы проще! — механически повторить «гуд дей». Вместо этого с напряженной готовностью поспешно произнес фразу, с которой она обычно обращалась к классу, приняв рапорт старшины: «Сид даун!» — «Садитесь!»…
