Командир всю дорогу давит на педаль газа, как будто участвует в гонках. Внезапно ему приходится затормозить. Покрышки визжат. Нажимает на тормоз, быстро отпускает, снова быстро нажимает. Старик хорошо справляется с тяжелой машиной, и вот она, не пойдя юзом, останавливается перед неистово жестикулирующей фигурой. Синяя униформа. Фуражка старшины. Что за нашивка у него на рукаве? — Подводник!
Он стоит как раз вне света наших фар, размахиваю руками. Его лицо скрыто в темноте. Командир собирается медленно тронуть машину, когда человек начинает стучать ладонями по радиаторной решетке, рыча:
Ясноглазый проказник, я поймаю тебя,
Разобью твое сердце на части…
Пауза, за которой следуют еще более свирепые удары по решетке и снова рев.
Лицо командира помрачнело. Он готов взорваться. Но нет, он включает заднюю передачу. Машина прыгает назад, и я почти разбиваю себе голову о лобовое стекло.
Первая скорость. Автомобиль описывает слаломную кривую. Визг покрышек. Вторая скорость.
— Это был наш первый номер! — сообщает мне командир. — Нажрался как сволочь!
Старший инженер, сидящий позади нас, грязно ругается.
Командир только успел набрать скорость, как снова приходится тормозить. На этот раз у него на это есть чуть больше времени, ибо покачивающаяся шеренга, выхваченная из темноты нашими фарами, виднеется немного впереди нас. Поперек дороги стоят по меньшей мере десять матросов в береговой форме.
Ширинки расстегнуты, члены наружу, сплошной фонтан мочи.
Командир гудит. Шеренга расступается, и мы медленно проезжаем между двумя рядами людей, писающих по стойке смирно.
— Мы называем это «пожарная команда» — они все с нашей лодки.
Шеф на заднем сиденье ворчит.
— Остальные в борделе, — говорит Командир. — У них там сегодня аврал. Меркель ведь тоже выходит в море завтра утром.
На протяжении мили не видно ни души. Затем в свете фар появляется двойной кордон военной полиции.
— Будем надеяться, что все наши ребята будут утром на борту, — раздается голос позади нас — Они любят позадираться с береговыми патрулями, когда выпьют…
— Не узнают даже своего командира — бормочет Старик себе под нос. — Это уж слишком.
Теперь он едет медленнее.
— Я сам себя неважно чувствую, — говорит он, не поворачивая головы. — Слишком много церемоний для одного дня. Сначала эти похороны сегодня утром — того боцмана, которому досталось во время воздушного налета на Шатонеф. А посередине похорон — снова налет, настоящий фейерверк. Это не совсем прилично — особенно во время похорон! Наши зенитчики сбили три бомбардировщика.
