Послышался лай собак. До деревни, оказывается, я не дошел километра полтора. Крестьяне обнаружили меня — и сразу в госпиталь. Так и свалился по-глупому с крупозным воспалением легких. От той болезни тогда, говорят, многие не могли подняться, умирали.
Антибиотиков не было — лечили банками на спину да камфорой. Но мне повезло. Я остался жив. А когда вернулся в дивизию, увидел то, за что так упорно боролся — КП. Он стоял в полной готовности к работе.
Командующий Дальневосточным фронтом Апанасенко приказал начальникам штабов всех полков ознакомиться с нашим командным пунктом и начать строить по его образцу. Само собой, я распорядился о строительстве КП в полках. Дело это было необходимое и весьма, как потом оказалось, своевременное. — наступала весна сорок первого…
Тут я вынужден несколько уклониться от своих пилотских дел, аэродромных забот, полков, которые теперь постоянно занимали все мое время, и перенестись на сборы командиров дивизий различных родов войск, которые раз в квартал устраивал сам командующий Апанасенко. Именно раз в квартал он собирал весь руководящий состав своего фронта — от командира дивизии и выше — и экзаменовал нас по самым различным вопросам военного дела. Экзамены Иосиф Родионович принимал лично.
В тот раз нам предстояло начать со строевой подготовки одиночного бойца, показать, как умеем командовать отделением. Положа руку на сердце, признаюсь — я был уже хорошим летчиком, но плохим строевиком. Но в правилах ли истребителя сдаваться?..
Началась подготовка. Для своего отделения я подобрал одиннадцать статных молодцов — красноармейцев ростом от 175 до 180 сантиметров. И приступили.
Это была обыкновенная солдатская жизнь. Утром зарядка на плацу перед казармой в нижнем белье и сапогах, умывание. Затем поверка с неизменными шуточками моего первого армейского командира старшины Гацулы: «Протереть усе, шо протирается, и пришить усе, шо у кого болтается!» Строевая подготовка в течение одного часа, политзанятия, хождение трижды в день в столовую, чистка оружия и прогулка в строю по окрестным дорогам, среди сопок, с песнями. Самой любимой была тогда известная дальневосточная:
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед…
Песня кончалась словами:
И на Тихом океане
Свой закончили поход.
Я пел вместе с красноармейцами, и, казалось, песня эта была о нас самих, о нашей собственной судьбе. И гак каждый день, в течение целого месяца. Все уже вроде неплохо получалось с отделением моих чудо-богатырей: ребята ловко разбирали и собирали трехлинейку, решительно действовали в штыковом бою — с разбега лихо наносили удар трехгранным штыком в набитые соломой чучела, бойко пели о знаменах, которые колыхались кумачом кровавых ран. И у меня как командира отделения к концу месяца подготовки окрепла уверенность в том, что не подкачаем — сдадим экзамены строгому командующему. Одно лишь смущало: не слишком ладно в сравнении с другими владел я командным голосом. Не попуталось это: «Ррр-ясь, ррр-ясь, рясь, а-а, три-и-и,..» Или «Пады-ы-майсь!..» Я внимательно вслушивался, как отдавали команды пехотные командиры. Походило это на концерт для голоса с фортепьяно. Передать словами такое просто невозможно. «Дистанция одного линейного! Левое пле-чо-о на месте! Правое…» — этаким речитативом, н-араспев рассказывал кто-нибудь о том, что же предстоит сейчас исполнить его войску, и чувствовалось, что было это не просто какое-то там распоряжение, команда, а что-то чрезвычайно важное — на уровне открытия. — Впере-ед! Шаг-ом… — неслись слова и, достигая апогея, произносивший их в святом творческом волнении приподнимался на цыпочки, потом с выдохом опускался: — Арш!..»
