Я не мог иначе – я громко расхохотался, и мои спутники поддержали меня. Киаджи обрадовался, видя нас в хорошем настроении, и почти ласковым тоном заговорил со мной:
– Милый мой эфенди, ты сделаешь это, верно? Пять и пять?
Тут из стоявшей рядом толпы вышел длинный, тощий человек с темной бородой и промолвил:
– Послушай меня, чужеземец! Ты видишь здесь свыше трех десятков мужчин, и каждый из них готов стерпеть пять ударов, если получит за это пять пиастров. Если тебе угодно, мы согласны по очереди, лишь бы заслужить такие хорошие деньги.
– Благодарю, покорнейше благодарю! – ответствовал я ему. – Вы не оскорбляли меня, значит, вас не за что бить и потому вы не получите, к сожалению, пиастры.
Он сделал разочарованное лицо и грустно сказал:
– Это нам вообще не нравится. Я – человек очень бедный; сплю я под крышей неба; питье мое сварено из желудей, а голод – единый мой покровитель. Никогда я не получал и удара плеткой, а вот сегодня готов был на пять ударов решиться, чтобы раздобыть пять пиастров.
По этому человеку было видно, что он говорит правду. Нищета сквозила в каждой морщине его лица. Я уже хотел сунуть руку в карман, как подоспел Халеф, достал кошелек и положил ему что-то в ладонь. Когда бедный малый увидел, что получил, то воскликнул:
– Ты ошибся! Этого не может быть…
– Тихо, старик! – перебил его Халеф, одной рукой вновь убирая кошелек в карман, а другой угрожающе помахивая плеткой. – Проваливай-ка отсюда и похлопочи о том, чтобы твои родные когда-нибудь вновь пили настоящий кофе вместо желудевого.
Он оттеснил старика в сторону, и тот торопливо удалился, преследуемый остальными, мечтавшими узнать, сколько денег он получил в подарок.
Наконец, мы собрались ехать. Когда лошади тронулись с места, хавас снова вышел из толпы и крикнул мне:
– Господин, ты осчастливил меня пиастрами. Я дам тебе почетную свиту.
Он поднял саблю и, зашагав с воинственным видом, возглавил нашу процессию. Лишь за околицей он попрощался с нами.
– Сиди, – молвил Халеф, – все же я рад, что не задал ему крепкую трепку. Он – парень неплохой, и мне было бы жаль, если бы я омрачил «кроткие чувства его седалища». В этой прекрасной стране каждый остается героем до тех пор, пока не увидит плетку.
