Баракши-хатун послала в Иран, к хану Кулагу, верного человека. Тот, движимый ненавистью к Берке и угадывая в нем соперника и врага, согласился принять под свою защиту старую хатун.
И вот теперь Баракши-хатун бежала. Берке не был бы самим собой, если бы не предвидел такого исхода, и поэтому за ханшей велась постоянная слежка. Сообщение Салимгирея не было для него неожиданным.
– Хорошо… – сказал хан, и кожа на его лице натянулась. – Решила искать помощи у единоверца Кулагу… – Он резко повернулся к Салимгирею: – Возьми свою сотню и догони ее. Я хочу видеть ее голову…
Саук вздрогнул:
– Она вдова Саин-хана, справедливого Бату… Она твоя родственница. Как ты можешь убить ее? Пусть уходит… Какой вред может причинить тебе женщина?..
Берке не удостоил старого советника даже взглядом:
– Если я пожалею ее сегодня, то завтра она, соединившись с Кулагу, не пожалеет меня… Скачите и сделайте то, что я сказал!..
Саук промолчал. Слишком хорошо знал он хана, помнил его коварство, когда по подсказке Берке Менгу вырезал в Каракоруме почти сотню потомков Угедэя и Джагатая. Каменное сердце было у нового хана Золотой Орды, и Баракши-хатун ничего не значила для него.
Берке вдруг нарушил тягостную тишину:
– Пусть народ знает меня не только как доброго хана, строящего мечети… Пусть знает, что я строг и ради справедливости велел отрезать голову жене родного брата – великого Бату… Мы должны помнить завет Чингиз-хана: «Народ уважает своего правителя только тогда, когда боится его…»
На следующую ночь широколицый, безбровый монгол, низко склонившись перед ханом, протянул ему шелковый платок, в котором была завернута голова Баракши-хатун…
Берке, глянув на лицо мертвой, медленно пребирая четки, как истинный мусульманин, прочитал молитву и велел похоронить голову со всеми почестями, какие полагались, когда умирал кто-нибудь из ханских родственников. Еще одного врага настигла месть…
Наступило время думать о другом, иные заботы нахлынули на хана. Покачнувшуюся Золотую Орду надо было укрепить, сделать могучей и грозной, такой, какой она была при великом Бату. Берке завидовал славе брата, завидовал и пытался понять, как удавалось тому совершать все, что бы он ни задумал.
Завоевывая Мавераннахр, Чингиз-хан не встретил серьезного сопротивления. Пали один за другим Самарканд и Бухара, многие крепости открывали свои ворота, даже не пытаясь бороться с монголами. Повозиться пришлось с Отраром и Сыганаком, но только город Ходжент, словно доблестный воин, грудью встал на пути дикой орды.
