Пятью или шестью днями позже, утром, через несколько минут после того, как мальчик вышел из конюшни, дверь снова отворилась, и вошел полицейский, держа ребенка за руку. За ним следовал другой полицейский, который, войдя, запер дверь изнутри и сказал:
— Ну-ка, покажи, где твой отец держит корм для кроликов?
Мальчик выглядел очень испуганным и плакал, но деваться было некуда, и он повел полицейских к закрому. Здесь они нашли еще один, пустой, мешок, точно такой же, как тот, что, наполненный овсом, лежал в корзине у мальчика.
Филчер в это время чистил мне ноги. Его нашли и, не обращая внимания на пустые угрозы, увели в участок вместе с сыном. Я слышал потом, что мальчика признали невиновным и отпустили, а отца приговорили к двум месяцам тюремного заключения.
Моему хозяину было нелегко угодить, но через несколько дней нового конюха все же найти удалось. Высокий, довольно симпатичный на вид человек по имени Элфред Смирк. Он держался со мной безукоризненно и никогда не обижал; на глазах у хозяина без конца трепал и поглаживал; смочив гребень, всегда расчесывал мне хвост и гриву, прежде чем привести к мистеру Бэрри, смазывал копыта растительным маслом и следил, чтобы я выглядел элегантно. О том же, чтобы глубоко промыть мне копыта, осмотреть подковы, как следует почистить меня, он и не думал, словно я был коровой, а не лошадью. Мундштук у меня был вечно заржавлен, седло влажное, шлея задубевшая.
Элфред Смирк считал себя неотразимым и любил покрасоваться перед зеркалом в шорной, холя свою шевелюру, усы и вывязывая галстук. Когда к нему обращался хозяин, он, беспрерывно прикладывая руку к шляпе, только и повторял: «Да, ваша милость, слушаюсь, ваша милость». И все думали, что он был прекрасным молодым человеком и что мистеру Бэрри с ним очень повезло. Но я-то знал, что это был самый ленивый, самый самодовольный тип, какого я когда-либо видел. Конечно, великое дело, если тебя не обижают, но лошади требуется нечто большее. У меня было просторное стойло, и я мог там вполне удобно себя чувствовать, если бы Элфред не ленился чистить его. Он никогда не убирал всей соломы, и от той, что оставалась внизу, шел резкий запах; тяжелые испарения поднимались вверх, и глаза от них воспалялись и болели, у меня даже пропадал аппетит.
Однажды хозяин вошел и сказал:
— Элфред, в конюшне стоит дурной запах. Вы что, воды жалеете и не выскребаете стойло как положено?
— Ах, сэр, — ответил Элфред, прикасаясь к шляпе рукой, — я, конечно, сделаю это, если вы хотите, сэр, но лить воду в стойло весьма опасно, лошади предрасположены к простуде, сэр. Я очень боюсь навредить ему. Но если вы так желаете, я, разумеется, вымою, сэр.
