— Виолета хотела для себя отдельного письма.
— Что с этим кино у Миты просто мания какая-то и что у нее вечно всякие причуды, вот она и вышла за Берто, который похож на киноартиста.
— Поешь, а то заболеешь.
— Я так устала, что есть не хочется. У меня сегодня упали очки, я чуть не умерла со страху.
— Где?
— На улице. Разбились бы опять, я бы, наверное, не пережила.
— Когда тебе снова к окулисту?
— Жаль глаза в кино портить, а то бы пошла на Карлоса Палау.
— В профиль он особенно похож на Берто.
— Если бы Мита устроилась на факультете, мы бы с ней могли встречаться после работы. Я каждый раз иду мимо библиотеки и вспоминаю Миту.
— Подумать только: уйму часов просидит за учебниками, а потом еще бежит туда с Софией.
— И снова за книги, у Миты железное зрение.
— Всё романы читали.
— Всегда вижу в окнах одни и те же лица, в этой библиотеке так темно. Эти жалкие лампочки свисают с потолка, черные от грязи, на них стеклянные абажуры из белого стекла, точно тюлевая юбочка, и все черные от копоти. Тряпкой со скипидаром можно в одну минуту отмыть и лампочки, и абажур — было бы светлее в этой библиотеке.
II. В доме Берто. Вальехос, 1933 год
— Думают, раз мы служанки, то можно под юбку лезть и делать что угодно.
— Я не служанка, я Тото нянчу, и все.
— Это пока ты маленькая, потом в служанки пойдешь.
— Не говори так громко, а то малыш проснется.
— Только вечером никогда не возвращайся домой одна по земляным улицам.
— Санитарки из больницы, которые до ночи работают, все живут на земляных улицах, и все равно одни ходят.
— Санитарки все распутные.
— У них одна незамужняя родила.
— Ты гляди в оба, а то увидят, что ты служанка, и положат на тебя глаз, хоть тебе всего двенадцать. Возьмет и попортит тебя какой-нибудь из местной шпаны.
— У них зубы желтые от соленой воды.
— Они на тебя точно глаз положили.
— На тебя саму глаз положили.
— Ты поосторожнее, а то они знают, что твоя сестра ребенка прижила и отец ее из дому выгнал.
— Спи, Тотито, засыпай. Будь умницей, поспи еще. Вот так… Эта чертова потаскуха думает, я как она буду.
— Ты теперь особо берегись, у тебя уж и месячные начались, пропадешь, если дашь какому-нибудь себя охмурить. Враз заделают ребенка.
— Пусть себе болтает, тварь поганая, ты, Тотин, когда большой вырастешь, не будешь плохие слова говорить, правда, золотко? Ты у нас везучий, не то что Инес, вот кому не повезло, бедненькая, нет у нее отца. Где же теперь сестра? Уж не умерла ли? Я маленькая, а уже тетя, сегодня Инес в моей кроватке поспит, уложу ее между мной и Мухой, вот Инес и погреется между двумя тетями. Ты бы испугался, если бы твой папа пришел пьяный, прямо падает, и как схватит ремень от штанов, и как стеганет меня, дай тебе Бог, Тотин, чтобы папа не хлестал тебя ремнем, когда большой вырастешь. Инес глупая и не знает, что если заревешь, то еще ремня получишь, вот бы ты, когда вырастешь большой, на ней женился, она чуток постарше тебя, но ничего. Инес уже «мама» и «папа» говорит. А ты когда научишься «мама» и «папа» говорить?
