Все началось здесь, в этом доме, который ей не следовало принимать. Раньше она чувствовала себя здесь в безопасности; это был подарок мужчины, который ее любил. Тогда она еще верила в то, что он может уйти от ; своей жены.
Пламя свечей дрожало в каплях испарины, выступившей на оконных стеклах. В детстве Микаэла обожала эти капли. Она говорила: «Мама, смотри, в доме идет дождик».
Роза теперь задумалась о том, понимала ли Микаэла, почему мать никогда не подходила к окну, чтобы полюбоваться с ней на капли. Она видела в них собственные слезы; ей казалось, что дом оплакивает ее судьбу.
Несчастная любовь.
Она лежала в основании этого дома; с ее помощью были куплены все сваи, бревна и гвозди, оплачены счета по строительству. Боль несчастной любви была подмешана в краску, покрывавшую стены; пропитала чернозем, в который была посажена живая изгородь; удерживала гравий, которым засыпали дорожку к парадному подъезду; а если присмотреться, то ее можно было заметить и в узоре занавесок на окнах.
Роза всегда чувствовала, что ей придется заплатить за свой грех. Только глубокое раскаяние могло спасти ее душу… но она никогда не предполагала, что придется заплатить такую цену.
– Господи, спаси мою дочь…
В ответ – мертвая тишина. Роза знала, что если шагнет за порог, то услышит шелест ивовых ветвей, который так напоминает плач старухи.
Устало вздохнув, она вошла в спальню, достала чемодан и стала укладывать вещи.
Телефон у кровати зазвонил в шесть утра. Лайем еще спал; ему снилось, как они с Микаэлой сидят на крыльце, и из дальнего уголка парка доносится детский смех. На какой-то миг он даже почувствовал тепло ее руки… но тут же очнулся и понял, что это сын перевернулся во сне и прижался к нему.
Его сердце бешено колотилось, когда он подошел к телефону. Звонила Сара, сиделка из больницы. Микаэла дожила до утра.
Лайем осторожно перегнулся через Брета и повесил трубку. Он пошел в ванную, принял душ – как понял потом, без мыла и шампуня – и разбудил детей. Через час они втроем ехали на машине в больницу. Лайем оставил детей в холле и отправился в отделение интенсивной терапии.
Он подошел к кровати Микаэлы с тайной – и совершенно безумной – надеждой на то, что застанет ее сидящей на подушках и улыбающейся… Но она выглядела еще хуже, чем вчера. Правая сторона лица распухла до неузнаваемости. Оба глаза были скрыты под набрякшими веками. Из носа по-прежнему торчала пластиковая трубка, а уголки губ скорбно опустились. На подбородке застыл след от слюны, которая за ночь собралась в большое пятно на наволочке. Тонкое одеяло было подоткнуто выше груди; Лайем вспомнил, что так заворачивают мертвецов.
