— Гримманд Хоннинскрю, от имени своего народа я хочу попросить у тебя прощения. Когда Бринн возжелал сравниться в доблести с почитаемым всеми харучаями ак-хару Кенаустином Судьбоносным, он вовсе не думал, что это может привести к гибели твоего брата, Троса-Морского Мечтателя.
Капитан моргнул, его запавшие глаза отбросили на Кайла отблеск закатного пламени. Но уже в следующий миг он совладал с собой. Окинув взглядом палубу и убедившись, что на корабле все идет своим чередом, он поманил Кайла и Ковенанта к борту.
Солнце, словно символ жертвенной славы, уходило за горизонт. Глядя на него, Ковенант мрачно подумал о том, что солнце всегда садится на западе, а стало быть, всяк смотрящий на запад обречен видеть прощальную красоту уходящей жизни и гаснущего света.
В следующее мгновение голос Хоннинскрю возвысился над шумом плещущихся о борт волн.
— Великаны не становятся избранниками Глаза Земли по своей воле. Нам не дано право выбора, но тот, на кого этот выбор падает, не пытается уклониться. Мы верим — или, во всяком случае, верили, — что в этом заключена тайна жизни и смерти. Так как же в таком случае могу я обвинять кого бы то ни было?
Великан говорил скорее для себя, чем для Кайла или Ковенанта.
— Глаз Земли снизошел на моего брата, Троса-Морского Мечтателя. Явленные ему видения причиняли боль, которую невозможно было скрыть, но что именно терзало его, брат сказать не мог. Можно предположить, что поразившая его немота была порождена одним из этих видений. Можно предположить, что это видение сделало для него невозможным такое отрицание смерти, которое не было бы одновременно и отрицанием жизни. Об этом я судить не берусь. Знаю одно: рассказать о своем состоянии он не мог, а потому не мог обрести спасение. В этом нет ничьей вины…
Судя по тону, Хоннинскрю верил тому, что говорил, но застывшая в его глазах боль позволяла в этом усомниться.
— …Его смерть не возложила на нас иного бремени, кроме бремени надежды.
Солнце уходило за край моря, закатные огни таяли, и лицо Великана из малинового превращалось в пепельно-серое.
— Необходимо надеяться, что, в конце концов, мы сумеем объяснить его уход. Объяснить, — негромко повторил капитан, — и понять.
В глазах Великана отражался умирающий свет. На своих собеседников он не смотрел.
— Так должно быть. И я грущу оттого, что не могу постичь, как же осуществить эту надежду.
Хоннинскрю заслужил право остаться в одиночестве, но Ковенант нуждался в более ясном ответе. Ведь капитан, как и Морской Мечтатель, говорил о надежде. Стараясь придать своему голосу мягкость и доброжелательность, Ковенант спросил:
