Трубка молчала, если не считать какого-то шороха – то ли у кого-то на том конце перехватило дыхание, то ли это были просто помехи. Наконец тягучий чужестранный голос медленно произнес:
– Хаарашо, я скаажу ему. Но я не паанимаю...
– Пустяки, мой ангел, тут и понимать нечего. Я жду у себя в конторе.
Повесив трубку, я снова ощупал пальцами затылок, засунул в бумажник три визитные карточки и, прислушавшись к своему внутреннему голосу, понял, что неплохо бы сейчас принять немного горячей пищи. Я встал и отправился на ее поиски.
Индеец вонял. Волна вони затопила мою маленькую приемную сразу же, как только я услышал, как отворяется входная дверь, и поднялся посмотреть, кто это. Он переступил порог и теперь стоял у двери так, словно его лет сто назад отлили тут из бронзы. Выше пояса он был могучего сложения, с широкой грудью.
Во всем остальном вид у него был препаршивый. Старый коричневый костюм был ему и тесен и короток. Шляпа была по меньшей мере на два размера меньше, чем нужно и, не считая пятен, насквозь пропитана потом прежнего, видимо, владельца, на голову которого она налезала как следует. А этот носил шляпу там, где дома обычно носят флюгер. Воротник его рубашки облегал шею так же плотно, как хомут облегает шею лошади, и был примерно того же грязно-коричневого оттенка. Под ним болтался галстук, концы которого свешивались поверх застегнутого пиджака, а узел был затянут, вероятно, плоскогубцами, что позволило уменьшить его до размеров горошины. Голую шею над воротником он обмотал чем-то похожим на кусок черной ленты.
У него было большое плоское лицо и большой, на вид не уступавший в крепости носу бронированного крейсера мясистый нос с горбинкой у самой переносицы. Глаза, словно лишенные век, скулы широкие, щеки висят вниз, плечи, как у деревенского кузнеца. Если бы его хорошенько помыть и одеть в белую ночную рубашку, он был бы похож на очень свирепого римского сенатора. Пахло от него земляным запахом дикаря, грязью, но не той, какая бывает в городах.
– Уф, – сказал он. – Идем. Быстро.
Я молча указал большим пальцем в сторону внутренней комнаты конторы и сам отправился туда. Он двинулся за мной, тяжело переваливаясь с ноги на ногу и производя при этом шума не больше, чем муха. Усевшись за стол, я указал ему на стул напротив, но он не пожелал садиться. Его маленькие черные глазки глядели враждебно.
– Идем – куда? – поинтересовался я.
– Уф. Мой Второй Урожай. Мой голливудский индеец.
