Поравнявшись с ними (светловолосая девушка скользит по нему невидяще-спокойным взглядом, так смотрят на неожиданно скрипнувшую на сквозняке дверь — просто на мгновение поднимают голову, даже не отдав себе в этом отчета), Сережа слышит обрывок разговора…
— Вот я, Надька, и не знаю даже…
— А чего тут не знать? В личной жизни надо решительно — да так да, нет так нет, а антимоний разводить некогда! Мы в конце концов коммунистки, а не какие-нибудь буржуйские барышни…
Дверь в конце коридора, навстречу которой идет сопровождаемый двумя конвоирами Сережа, широко распахивается.
— Привет, девчонки! — громко и весело кричит через коридор показавшийся из нее молодой человек в неизменной, невыносимой кожанке. — Горяченьким поделитесь?
— Тащи стакан! — так же весело кричит уже за спиной Сережи прокуренный девичий голос.
— Момент! — Молодой человек снова скрывается в двери.
…Под ногами коробятся грязные серые паркетины.
Сапоги разъезжались в глинистой рыжей грязи. Шедший впереди Юрия рыжий проводник-финн неожиданно остановился.
— Что там?
— Нет, ничего. Послышалось… — Финн поправил лямку на плече и с привычной ловкостью начал быстро подниматься по поросшему молодняком склону овражка.
Выйдя к широкому, поваленному с корнями стволу березы, они остановились передохнуть. Юрий вытащил фляжку с коньяком и, сделав два приятно согревающих тело глотка, молча протянул ее финну. Закусив коньяк горьким и, как сургуч, твердым от холода шоколадом, они закурили.
В весенне-мокром лесу уже неуловимо начинало темнеть.
Следя за растворяющимися во влажном воздухе струйками дыма, Юрий мучительно боролся с желанием выпить еще, осушить фляжку до дна, а потом, словно вымещая бессильную злость, с силой зашвырнуть ее в кусты…
«Хватит, в конце концов. Надо взять себя в руки… Ну какое мне, собственно, дело до смерти мальчишки, которого я сам едва не убил? Нельзя было его оставлять… Да что я, нянька ему, что ли, твою мать! Он офицер, взрослый человек — прошел не одну кампанию… и каким-то непостижимым образом умудрился не повзрослеть».
Перед глазами Юрия в который раз всплыла пустая, с остывающей печкой сторожка, где все безмолвно рассказывало об отчаянной и неравной недавней борьбе… Утоптанный снег у крыльца… Настежь распахнутая дверь… «Сережа!» Ни звука в ответ. Разводы растаявшего снега на полу, опрокинутая мебель, разваленные дрова, треснувшее оконное стекло… И — неизвестно откуда — вспыхнувшая в голове безжалостная разгадка мучившего весь день вопроса… «Так вот почему он так старался подставить себя под мой револьвер!.. Он же заплатил долг. Заплатил долг за Женьку… Сам того не зная — заплатил. Отныне Женичка Ржевский мне более ничего не должен».
