Итак, она оставила затею с кошками. Отказалась со временем идти на риск. И плюнула на мужчин.
Пока шаг за шагом и совершенно необъяснимо не докатилась до того, что выставила себя дурой ради плававшего в канале непонятно чего.
Ну да, — сказала она сама себе этой ночью — Альтаир иногда мысленно беседовала сама с собой и говорила при этом голосом матери — ну да, теперь у тебя на борту есть, наконец, мужчина, правда? Точно, как тогда эти проклятые котята. Или, может быть, как та неблагодарная кошка. И ты наделала себе проблем, верно, Альтаир? Что теперь собираешься делать? А? Смотреть, как он умирает?
В своем теперешнем состоянии он не сможет мне ничего сделать. Ни одного шанса, проклятый идиот против которого я ничего не смогла бы сделать.
Итак, она собралась с силами, заползла в укрытие, вытащила из-под него одеяло и укрылась вместе с ним, хорошо зная, что такое холод воды в костях.
— Подтяни ноги, дурень, чтобы поместиться целиком!
Он зашевелился. Она попыталась положить руки вокруг его мокрого и холодного тела, не сбросив одеяла, но он был слишком тяжелым, чтобы подсунуть под него руку. Она положила его голову на свою руку и как можно ближе прижалась к нему. Холод пополз от него к ней, и он задрожал ужасной дрожью, которая несколько минут непрерывно трясла его, пока тело не оставили последние силы.
Потом он затих.
— Вот и конец, — подумала она. — Больше никаких сил. Теперь начнется лихорадка.
Холод дождя, холод зимы, холод воды — но была возможность держать в тепле тело. Так согревала ее мать; Альтаир и сама крепко прижимала больных котят к груди, пытаясь подражать ей. Но на этот раз совсем не то, как было с матерью и котятами; впрочем, в укрытии было темно, а он был чистым, клянусь предками, настолько чистым, насколько вообще мог терпеть старый Дет. И кроме того, этот мужчина лежит при смерти и никогда никому ничего не сможет рассказать и посмеяться потом над этим.
То, что она тут делала, было, скорее, эгоизмом, нежели чем-то другим, и делала она это только для себя — то, что никому не причинит боли и о чем никто никогда не узнает, потому что человек этот лежит при смерти. Уже пять лет она не прикасалась к живому существу — не прикасалась по-настоящему — с тех пор, как умерла мать. А потому она делала это из чистого эгоизма; и, может быть, каждое злое дело отодвигает Судный День дальше, как всякое доброе дело приближает его. А, значит, то, что она делала для облегчения состояния этого человека, возможно, уравновешивает ее отвратительные мысли.
