Услышав за спиной шум и крики, уже взявшийся было за ручку двери Линтон резко обернулся. Не понимая, что заставило его «слугу» вести себя столь агрессивно по отношению к хозяину гостиницы, граф поступил так, как считал единственно правильным. Он схватил Даниэль одной рукой за воротничок костюма, а другой — за бриджи на мягком месте девушки и оттащил ее от взбешенного Тримбела.
— Он… он подставил мне подножку! — визжала Даниэль, барахтаясь в сильных руках графа. — Нарочно!
— Послушай, маленький оборвыш, — с почти нескрываемым раздражением процедил сквозь зубы Линтон, продолжая держать Даниэль за воротничок и бриджи, — меня абсолютно не интересует, что сделал этот человек. Ступай и положи чемодан в экипаж!
Граф отпустил девушку, а затем вытолкал ее за дверь. Погрозив пальцем месье Тримбелу, Линтон вышел вслед за Даниэль на улицу, опять схватил девушку, на этот раз за обмотанный вокруг шеи шарф, и потащил через двор к воротам. Там их уже ждала карета. Здесь «слуга его светлости» вновь почувствовал широкую ладонь графа на интимной задней части своего тела. Он легко поднял девушку и, подержав секунду в столь пикантной позе на вытянутой руке, довольно бесцеремонно бросил на заднее сиденье экипажа. Чемодан же собственноручно водрузил наверх. Затем дал пространные инструкции вознице и форейтору. Только после этого граф Линтон опустился на мягкое кожаное сиденье напротив «слуги» и захлопнул дверцу.
— Какого черта вы затеяли весь этот скандал, дикая кошка? — гневно прошептал он. — Вы и так выглядите слишком подозрительно, чтобы еще к тому же на каждом шагу привлекать к себе внимание!
Между тем Даниэль старалась унять не только душевную боль от нанесенного ей оскорбления, но и чисто физическую: чуть пониже колена образовался огромный синяк. В обоих случаях проверенным и надежным лекарством оказался поток нецензурной брани, не замедливший излиться из очаровательных уст девушки. При этом в нелестных выражениях упоминался не только «мерзавец Тримбел». Попало хозяевам вообще любых существующих в мире заведений и земельных угодий.
Раздражение Линтона постепенно начинало уступать место врожденному чувству юмора. Граф уже с улыбкой думал о том, что он позволил ворваться в свою спокойную, размеренную жизнь настоящему взбалмошному дьяволенку, позволил созданию, сидевшему перед ним, перевернуть ее вверх дном. Куда делось присущее ему чувство самосохранения, когда он позволил себе вмешаться в уличную драку и избавить грязного оборванца от, вероятно, вполне заслуженного им наказания? Однако эти мысли не мешали его светлости сохранять достаточно язвительное отношение к своей странной спутнице, продолжавшей бормотать себе под нос какие-то ругательства.
