Невзирая на голод и усталость, девочка с любопытством озиралась вокруг. Ей нравились шум толпы, яркие балаганы, красочные представления…
С моста хорошо был виден весь Париж, ощетинившийся многочисленными колокольнями. Напротив средневековой башни Дворца правосудия высилась башня Шатле. На реке кишмя кишели «водяные извозчики» с пассажирами или с грузом, баржи, плоты сплавного леса…
Но более всего Армель привлекали крики и смех, доносившиеся из ярмарочного балаганчика на Дофинской площади. Его ярко размалеванная афиша извещала:
ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЙ ТЕАТР
Сегодня! Только у нас!
ГОСПОДИН ПЛУФ —
самый ловкий и самый веселый человек в мире!
Его таланту аплодировал сам турецкий султан!
МАМАША ТУТУ — укротительница зверей!
Вес 220 фунтов! Вызывает бороться трех мужчин зараз!
МАЛЕНЬКИЙ ПАРИЖАНИН —
феноменальный мальчик! Несравненный силач, гимнаст,
эквилибрист! Выступления юного артиста бросают в дрожь!
Чувствительных дам просят смотреть только одним глазком!
Ручка девочки увлекла отца к балагану.
Армель глаз не могла отвести от зазывалы, который и впрямь старался изо всех сил. Когда отец поднял ее на руки, чтобы пронести над морем голов, она вся так и сияла от счастья. Никогда еще она не видала такой красоты!
Оливье не разделял восторга дочки: кривляние комедиантов раздражало его. Вскоре он начал сердито ворчать:
— Нечего нам здесь делать — только время зря теряем. Нужно засветло найти ночлег и раздобыть хлеба.
— Папочка, папочка, — защебетала белокурая девочка, — можно я еще немножко посмеюсь? И вы, папочка, такой грустный, — а посмотрите на них и развеселитесь!
Она указала розовым пальчиком на подмостки — глаза ее сверкали радостью:
— Вы только поглядите, какие они забавные! Вот этот длинный человек, весь обсыпанный мукой, — это господин Плуф, которого сейчас объявляли! Но мне больше нравится его ученик, которого зовут Анри, или Маленький Парижанин. Какой же он милый!
Тут Армель запнулась. Ей почему-то вспомнились счастливые дни в деревне, когда она играла со своими сверстниками под яблонями в высокой траве, усеянной лютиками и маргаритками. Но она не хотела огорчать своего доброго отца и ничего не сказала ему. Зачем, в самом деле, напоминать ему об этом сладостном времени?
Впору ли было нынче говорить о больших ломтях ситного хлеба, густо намазанных маслом, о кувшинах парного молока и о прочих лакомствах? Жизнь, беззаботно протекавшая в родительском поместье, канула в прошлое.
Как видно, Оливье плохо знал свою дочь, потому что грустно подумал: «Счастливы дети — они умеют забывать!»
