— Эта книжка или дневник… Лучше запри ее в машине!
— Уже заперла!
Он кивнул, подумав, что теперь отыскать ее будет еще труднее, потому что потребуется отключить сигнализацию в машине.
— Ты когда-нибудь ездила верхом?
— Да, — произнесла она слишком поспешно, вынимая из холодильника хлеб и холодное мясо.
Она не собиралась оставаться дома, как, впрочем, и признаваться, что никогда не сидела на настоящей лошади. Только на пони. На карнавале. Похоже, она единственная жительница Техаса, которая не умеет ездить верхом. Но что в этом может быть сложного?
— У нас нет на это времени! — Гейб кивнул на сандвичи.
— Седлай коня, ковбой! — Келли улыбнулась. — Если я не буду готова к назначенному времени, можешь отправляться без меня!
Гейб не собирался выпускать ее из своего поля зрения и отправился седлать коня для нее.
Келли схватила холщовый мешок, в котором еще оставалось несколько яблок, сунула туда сандвичи и добавила фруктов. Когда Гейб вывел лошадей из конюшни, она была почти готова. Не показывая своего страха, Келли привязала мешок к передней луке седла и, собрав все свое мужество, забралась в седло. Гейб проделал то же самое, и они отправились в путь.
Келли ехала за ним и только через добрых два часа поняла, что, если приподниматься в стременах, можно не отбить себе копчик. Она страстно молилась, чтобы они как можно скорее нашли лошадей. Гейб окликнул ее:
— У тебя все в порядке?
— Конечно, конечно, — рассеянно ответила она. — Молюсь.
Он придержал свою лошадь, поравнялся с ней.
— Как хорошая девочка, да? Она усмехнулась.
— Я вышла из-под опеки монахинь, когда мне исполнилось семнадцать. С тех пор многое произошло.
— Например?
— Кроме этого утра? — (Он засмеялся.) — Вряд ли тебе будет это интересно.
— Я бы не спрашивал тебя, Кел.
Она посмотрела на него. Лицо его было, как всегда, бесстрастно, но во взгляде она прочла любопытство. Похоже, ему не хотелось признаваться в том, что он хочет узнать.
— Когда мне было года два, мама посадила меня на ступеньки приюта, оставила бумажный мешок с одеждой и записку, приколотую к моей кофточке, и велела сидеть на месте. И я всю ночь сидела и мерзла, пока сестры не открыли ворота.
— И ты не кричала? Никого не звала?
— А зачем? Мне хотелось быть с мамой, а она уехала под рев своего стерео.
У Гейба сжалось сердце, когда он представил себе брошенную маленькую девочку. Трудно было поверить, что та девочка и женщина рядом с ним — один человек.
— Меня несколько раз брали на воспитание, но всегда отсылали обратно. Никто не хотел иметь дело с двухлетней, тем более — с десяти-двенадцатилетней строптивицей… ну, словом, ты теперь сам представляешь.
