— У меня? — удивился Крахмальников. — Это у тебя проблемы, Яша.
— Ну хорошо, что у нас за проблемы? Вернее, какие еще проблемы?
— Да проблема одна, Яша, — ты.
— В смысле?
— Тебе надо уйти, — еле слышно произнес Крахмальников.
Гуровин некоторое время смотрел на Леонида, словно перед ним вдруг явился из ничего Дэвид Копперфильд.
— Я не расслышал, — сказал он наконец.
— Ты расслышал, — ответил Крахмальников. — Канал подыхает. И подыхает из-за тебя. Тебе надо просто уйти.
Гуровин встал.
— Только не напоминай мне, что ты меня вывел в люди, — вскинул руки Крахмальников, — не взывай к моей благодарности, совести и гуманности.
— Да что ты! — улыбнулся Гуровин. — Откуда гуманность…
— Обидеть хочешь?
— Я? Тебя? Ты приходишь в мой кабинет и предлагаешь мне уйти…
— Яша, у тебя ничего не получается. С тобой канал никому не нужен. Яша, ты извозился в дерьме так, что тебе надо уйти. Пожалей людей, пожалей “Дайвер”, да и себя пожалей.
— А ты, значит, станешь у руля? — перебил Гуровин.
— Не я — Казанцев.
— Это он так сказал?
— Он согласится, — не смог соврать Крахмальников.
Гуровин налил себе кофе, положил сахар, размешал, отхлебнул и выплюнул прямо на ковер.
— Холодный. Гадость. — Поставил чашку на стол. — Значит, всему виной я? А ты читал распечатку рейтингов?
Крахмальников взял со стола листок и повторил так понравившийся ему когда-то жест американской дизайнерши — тщательно помял листок и подтер им зад.
Гуровин криво улыбнулся.
— Скажи, Леня, ты вправду мнишь себя главным героем этого романа?
— Какого романа?
— Вот этого самого. Ты считаешь, что ты, Леонид Крахмальников, — положительный герой, который борется с ретроградом и сволочью Гуровиным? Что за тобой стройные ряды сторонников свободы слова, честности и справедливости? Нет, конечно, ты себя не считаешь ангелом с крылышками. Ты человек разносторонний. С внутренними мучениями, комплексами, слабостями. Сидишь по ночам на кухне и выдавливаешь из себя раба, обретаешь внутреннюю свободу. Уважаешь свою жену. Но она кажется тебе несколько пресноватой, слишком умной, что ли. А потому ты трахаешься на стороне с замужней женщиной, но, конечно, испытываешь при этом угрызения совести. Ты ведешь честную передачу, говоришь то, что думаешь, но в глубине души мучаешься тем, что говоришь это только теперь, когда всем можно, а раньше молчал, двурушничал, подличал. Ты раскручиваешь питерский скандал, но понимаешь, что тебя совсем не волнуют погибшие люди, для тебя главное — укусить позлее власть. Чтобы, когда тебя турнут, ходить в обиженных. Ты даже сейчас пришел к своему учителю и заявляешь: изыди, сатана. Но не веришь в то, что сатана уйдет. Ты жертвенно ждешь, что у сатаны в кармане приготовлены убийственные аргументы, из-за которых уйти придется тебе. И уже примеряешь на себя венок мученика, гонимого за правду. Леня, я так хорошо тебя знаю, что даже скучно.
