— Бабушка прочла письмо и ужаснулась. Дело в том, что мама к этому времени уже давно болела и перенесла за год восемь операций, а опухоль все росла и росла, и врачи посоветовали бабушке, вернее не посоветовали, как они могли посоветовать такое матери молодой девушки, незамужней…Тогда ведь совсем другие представления были обо всем, а у бабушки еще и воспитание дореволюционное…
В общем, они сказали бабушке, что вот если бы мама родила, это могло бы остановить процесс — такое уже случалось. И вот она с таким настроением приходит домой, с безнадежным, потому что как это сказать дочери, девушке, как думает бабушка, невинной. И потом, дело после войны, мужчин мало, их даже на здоровых девушек и женщин недостаточно, а тут больная, покалеченная операциями, скорее всего и с покалеченной уже душой: а ну-ка, в девятнадцать лет столкнуться с мыслью, что завтрашний день, может быть, не наступит?! Кому она нужна, такая?
И вот, со всеми этими переживаниями приходит она домой и видит, что эта негодяйка, ее дочь, ее «невинная» девушка, нашла-таки, кого-то, и все устраивается в лучшем виде, но ведь дура эта пойдет и действительно избавится от своей единственной возможности спасти себе жизнь!
Я смотрю на нее и не верю своим ушам. Нет, послушайте, у каждой семьи есть какие-то скелеты, пованивающие из шкафа. Но ведь даже сам шкаф этот стараются держать там, где его не смогут увидеть посторонние! А тут шкаф не только стоит в гостиной, не только дверцы распахнуты, но и скелет уже вытащили и сейчас начнут разбирать его по косточкам, как в анатомическом театре. Ловлю себя на том, что озираюсь по сторонам, хотя смотреть абсолютно не на что — кафе и кафе, каких много. Я спохватываюсь, вспоминаю, что эта манера — озираться при беседе с нею — страшно мне не нравится в других, беру себя в руки и слушаю дальше.
— Мама пришла из ванной, а бабушка стоит у стола и письмо ее читает. Конечно, был скандал. Мама кричала, что не хочет ребенка, что на черта ей ребенок, если она завтра умрет, и вообще, молодость проходит, война, оккупация, голод, операции, а жить когда, тут еще этот ребенок, сама себе рожай, если тебе так нужно. Тут бабушка не выдержала и стала маму бить и била до тех пор, пока та не согласилась рожать для спасения своей жизни.
Перед нею уже остыла чашка кофе, к которому она не притронулась, только изредка отпивает воду из стакана. Это она так заказала — чашку кофе, стакан холодной воды. Пирожное она тоже не ест. Я свое уже съела и кофе выпила, время уже обеденное, я не отказалась бы от чего-нибудь более существенного, но пригласила меня она, платить будет она, она не предлагает мне заказать еще что-нибудь, а сама я не решаюсь: у меня и денег нет таких, чтобы в кафе обедать, и неловко своим заказом намекнуть ей на скупость, хотя я понимаю, дело не скупости, а просто она не помнит о том, что пора обедать и что я могу быть голодной — сама она так поглощена своим рассказом, что все остальное просто не существует.
