Когда мы вышли, у ворот торчал бледный Коля с друзьями. Он сразу по нашим лицам понял, что произошло, развернулся и пошел прочь. Мы рассказали остальным, как все прошло, и решено было завтра на уроках провести агитацию против решения комитета. Я вызвалась рассказать все нашей Галине Васильевне, которая была старшей вожатой и отвечала за работу с комсомольцами.
Весь понедельник меня трясло, как при пляске святого Витта. Коля был в школе, ходил бледный и отрешенный. Гусь тоже не торжествовал. Ему уже рассказали, как ТЕПЕРЬ его будут бить — и никакая мать не поможет. Девочки презрительно на него смотрели, в буфете ему не дали купить пирожки — этот ябеда и маменькин сынок уже сто раз пожалел, что заварил такую бучу.
Мы поговорили с Галиной Васильевной. Она, конечно, не могла реагировать при нас так, как ей, может быть, и хотелось бы, но у нее особым образом засверкали очки, что всегда было признаком гнева, и мы это знали. Она ничего нам не сказала, только велела идти по классам, но мы поняли, что в стороне она не останется и нас не бросит на съедение директрисы и гуськиной матери.
В актовый зал набилось народу больше, чем, обычно, удавалось собрать на простые собрания. Командовала директриса, она возвышалась в президиуме и пыталась дирижировать, но секретарь комитета, извинившись, сказала, что есть регламент, и его нельзя нарушать, потому что тогда решение собрания не будет иметь силу. Директриса недовольно сдалась, и собрание началось.
Выступала мать Гуськи, директриса, демонстрировали гуськин синяк на морде и царапину на шее. Гусь стоял красный, в задних рядах кто-то засвистел, его выставили из зала и попросили комсомольцев высказываться. Я подняла руку, но слово дали какой-то девочке из седьмого класса. Она неделю назад получила комсомольский билет и очень хотела быть хорошей комсомолкой. Она стала рассказывать, как нехорошо драться, как это недостойно комсомольца, тогда ей кто-то крикнул, что она-то сама подралась с Танькой из-за сломанного карандаша, а другим почему нельзя. Зал заржал, и ораторша села. Я упорно держала руку поднятой, пока меня не «увидели» и не спросили, что я хочу сказать. Я ответила, что у меня вопрос по ведению собрания. Мне разрешили говорить, и я спросила, есть ли в уставе параграф, запрещающий выступление на собраниях членов комитета. Галина Васильевна, затаенно улыбаясь, ответила, что, конечно же, нет, и я получила слово. Это было победой — мы взяли собрание в свои руки и быстро всем объяснили, что ждет Колю, если его исключат, какой фальшивый комитет принял решение об исключении, что Коля действовал, защищаясь, что виноват во всем Гусь, и наказывать надо его за подлость. Директриса пыталась согнать меня со сцены, но успеха в этом деле не поимела.
