Маленькое, теплое, мягкое, слабое, глупое. Нежное. Джейн.
Злоба стала спадать, прячась, возвращаясь в свое логово в горах и пропастях моей памяти, где она пряталась всю жизнь и будет прятаться дальше, пока не потребуется.
– Мне нужен мой человек. – металлический голос от скафандра прокатился по безжизненному ангару и исчез в стенах. Я стоя в темноте, невидимый, посмотрел на Джейн, почувствовал ее страх, напряжение, закушенные губы, побелевшее лицо, сузившиеся зрачки, трясущиеся руки, ожидания смерти с надеждой на неприкосновенность Хомо. Злоба, напоследок высунувшись из норки, засмеялась жутким смехом.
Повернувшись к лейтенанту, прислонившемуся к стене, и безуспешно пытавшемуся согнать синеву, я отсалютовал ему, и приняв ответный салют, оборвал смех и вышел в ангар, на ходу забывая, где в моей памяти злоба.
Злоба исчезла, но злобное веселье осталось.
Я небрежной походкой брел среди чужих штурмовиков, и босые подошвы звонко шлепали по пластику пола, страшновато заполняя пустоту и тишину ангара.
Спрятав глаза в пол, я придумывал шутку, которой отвечу на вопрос Джейн.
– Харш! – лязгнул динамик скафандра. Я продолжал идти. Воспоминания о только что пережитом удалялись, стали далеким облачком, висящим где-то над логовом. Я стал собой. Старым собой, ставшим более спокойным, жестоким, хладнокровным, но – собой. Харшем.
– Харш! Стой!
Я продолжал идти.
– Харш или кто ты там есть! Стой или стреляю!
– Я так и думал, что ты прилетела меня добить. – прогремел я на языке, который я теперь знал и который был слабой-слабой тенью злобы. Достаточной, чтобы напугать.
– Харш, что они с тобой сделали? – завизжала Джейн. Ее ботинки вошли в поле зрения я остановился, поднял голову, скорчил гнусную ухмылку и проревел, чувствуя, как голосовые связки срываются на кашель:
– Хомо Джейн, они сделали то, что отказалась делать ты – лишили меня девственности. И теперь ты всю жизнь будешь мучаться, сожалея о потерянном шансе. А теперь…
Я согнулся в приступе кашля. Злоба, и все ее тени исчезли. На меня навалилась усталость.
– Ладно, полетели отсюда. – прохрипел я сорванным горлом и шагнул в люк.
Два кресла. С трудом протиснувшись между правым и пультом управления, я рухнул во второе и закрыв глаза, задремал.
«Он воскрес? Гарантийное обслуживание!». Палач-некромансер.
Что– то шипело, гудело, кресло чуть качало. Потом все стихло и меня толкнули в плече.
Я открыл глаза и увидел в кресле напротив Джейн, без шлема. Она плакала. Она смотрела на меня, грустно, со страхом и болью, и боль изливалась из нее слезами, текущими по побелевшей коже. Настороженность, незнание, что я, удерживали надежду, облегчение и радость. И это была боль, от которой она плакала.
