Фишкин тоже работал по распределению в Баку. Мы сняли на двоих комнату и вечерами на огромном листе ватмана чертили по памяти план Одессы. Вспоминали, чертили – и чуть не плакали. Потом я уехал в отпуск, а когда вернулся, Фишкин на три дня взял отгул и не давал мне спать.
– Как море, Лестница, Дюк? – орал он.
– На месте, – успокаивал я.
– А платаны? – стонал Фишкин.
– Такие же красивые. Даже еще лучше, чем были.
– А тумба на Дерибасовской? Розы в санаториях? Нет, ты мне расскажи, как пахнут розы!
– И не три дня, а целый месяц подряд, – заканчивает Билли, – я рассказывал ему про Дюка, пляжи и розы. Теперь ты понимаешь, что значит для одессита Одесса?
– Чего уж тут не понять, – дружелюбно говорю я. – Большой промышленный город. Транспорт, газированная вода, прачечные. Хороший город, зелени только маловато.
Вилли с негодованием отворачивается.
Корма постепенно заполняется. Кресел и шезлонгов уже не хватает, и опоздавшие сидят, лежат на разогретом деревянном настиле палубы. Разговоры на корме не просто звон, а выпуск устной газеты, из которой можно узнать свежие и, разумеется, самые достоверные новости. Например, что уже точно решено зайти на остров Барбадос, – новость, о которой и сам капитан не подозревает, – и что у ближайшего атолла мы ляжем в дрейф, спустим шлюпки и будем добывать кораллы. Все это, конечно, здорово, но меня больше всего волнуют Галапагосские острова с их пингвинами, гигантскими черепахами и прочей неповторимой фауной. Хотя острова лежат чуточку в стороне от нашего маршрута, по слухам, есть шанс, что нам удастся на несколько часов туда зайти.
Я так откровенно мечтаю о Галапагосе, что соседи по столу в кают-компании не могли этим не воспользоваться.
– Получена радиограмма… – усаживаясь за стол, вкрадчиво сказал Ткаченко.
– А, Галапагосские острова, – наливая чай, равнодушно произнес Ковтанкж.
– Да, теперь сомнения отпали, – кивнул капитан.
Я взвился над столом.
– Точно?!
– Как вам сказать, – позевывая, ответил Ткаченко.
– Это смотря с какой стороны, – смутно добавил первый помощник.
– Что вы вносите элемент скепсиса? – Капитан осуждающе покачал головой.
– Вопрос уже решен.
– Положительно? – вскрикнул я.
– Увы, – под общий смех вздохнул капитан.
Меня уже дважды разыграли, но я не могу окончательно загасить в себе искру надежды и каждый раз, когда Ткаченко, безразлично глядя в сторону, роняет: «Получена радиограмма…» – жду чуда.
Вот он появляется на корме в сопровождении своего закадычного друга Снежка. Сейчас состоится представление, которое происходит каждое утро и все равно собирает много зрителей. По палубе начинает извиваться капроновый конец, пробуждающий у собаки древний охотничий инстинкт. Снежок подкрадывается, прыгает, щелкает зубами и недоуменно оглядывается: конец раскачивается в воздухе за его хвостом. Пес вертится со скоростью центрифуги, оглашает корму, неистовым лаем и совершает немыслимые прыжки, но никак не может изловить своего врага. А когда ему это наконец удается, он намертво вцепляется в конец и с торжеством оглядывает изнемогающих от смеха зрителей. Но тут кто-то вырывает его добычу, все начинается сначала и продолжается до тех пор, пока у Снежка нет уже сил прыгать, а у зрителей – смеяться.
