– Ты ему не подсказывай, – заметил Лыков, – он и так все записывает на магнитофон. Вон, в портфеле.
По всеобщему настоянию я вынужден был раскрыть портфель и доказать, что магнитофон не включен.
– Ты нашего тралмастера Птаху запиши, – посоветовал мне Лыков. – Сочно говорит.
– Да, словарь у него не тургеневский, – сказал Чернышев. – Иной раз такое загнет, что рыба на корме протухает. Не знаю, как с ним быть при наличии на борту интеллигентных ученых товарищей. Штрафовать за каждое словечко, что ли? Так если даже брать по копейке, ему зарплаты от силы на три дня хватит.
– А тебе на неделю, –. включилась Маша. – Не слушайте его, сам хорош бывает.
– Насчет интеллигентных ученых, Алексей Архипыч, напрасно иронизируете, – с улыбкой сказал Баландин. – Не при вашей милой супруге будь сказано, – Баландин церемонно склонил голову, – не наш брат, грубый мужлан, а в высшей степени уважаемая дама блестяще защитила докторскую диссертацию о происхождении любимых вашим тралмастером словечек в русском языке. Именно так, – он победоносно взглянул на недоверчивых слушателей и поднял кверху палец, – дама! Причем, должен отметить, что в знании предмета исследования ей воистину не было равных: монополист темы! Попадая в общество людей, не следивших за чистотой своего лексикона – например, в городском транспорте в часы «пик», – она непременно оказывалась в центре внимания, так как гневно и хлестко отчитывала грубиянов, но отнюдь не за грубость, а за недостаточно научное употребление бранных слов. Особую пикантность ситуации придавало то, что достойная дама, к восторгу одних и полному замешательству других, бестрепетно произносила эти слова, но в правильном, истинно научном контексте.
– Вот это женщина! – восхитилась Маша. – Если вы ее знаете, Илья Михалыч, я ей в подарок платье сошью…
– Свою прелесть вы ей передать не в состоянии, – расплылся Баландин, вставая и шаркая тапкой. – Если бы я был художником…
– Ой, молчите! – замахала руками Маша.
– Художником? Да я этих петухов на квартиры поганой метлой гоняю! – прорычал Чернышев. – Особенно один раскукарекался, длинноволосый хмырь: «Ах, Мария Васильевна, я, Мария Васильевна, так и вижу вас в неглиже, с загадочной улыбкой Джоконды!» Пришлось его арифметике обучить.
– В каком смысле? – не понял Баландин.
– У нас на лестнице пятьдесят одна ступенька, – разъяснил Чернышев.
– Уж очень он меня ревнует, Алеша, – грудным голосом пропела Маша. – Уж так ревнует. Любит очень, от греха бережет.
