Неожиданный поворот мыслей заставил тебя остановиться и громко, от всей души расхохотаться. Нет, конечно, Эрма не станет возражать. Тебе доставило странное удовольствие произнести вслух эти слова; ты не можешь пригласить своего сына жить с тобой и твоей женой, потому что она наверняка соблазнит его!
Наконец ты позвонил мисс Мэлоу и сказал, что готов к приему посетителей.
Через два дня ты встретился с ним. Он стоял в вестибюле клуба, неуверенный, держа шляпу в руке, когда служащий подошел к нему.
— Мистер Дэвис? Я мистер Сидни.
Позже, сидя в столовой за тарелкой супа, ты внимательно изучал его. Он был довольно бедно одет. Его руки, большие, сильные и не очень чистые, торчали из слишком коротких рукавов пиджака. У него были темные волосы и глаза, а на широком лице как-то кучно располагались крупный нос и большой рот, как будто еще не решили, какое место им занять. Он совершенно не походил на миссис Дэвис; ты решил, что он действительно чем-то напоминает тебя, особенно телосложением.
— Какой вкусный суп, — заметил он.
У него был чуть хрипловатый, приятный и вовсе не застенчивый голос.
Теперь, когда он сидел напротив тебя и тебе уже не нужно было стараться представить его себе, ты радовался, что ничего не сказал Эрме и оставил при себе все эти глупые планы. Ты все с большей охотой склонялся к тому, чтобы признать свое отцовство как статистический факт, почему-то само по себе его присутствие здесь устанавливало это; и в то же время оно умаляло чувство близости, которое ты себе вообразил. Наблюдая за его разговором и манерой есть, ты почувствовал, как он отдаляется, целиком очерченный своим собственным, чуждым тебе кругом.
Твоя мать сказала, что ты хочешь учиться за границей, — заметил ты.
— Да, сэр, очень хочу. Это очень важно.
Он лишь во второй раз с первых минут вашей встречи сказал тебе: «Да, сэр».
— А там лучшие учителя, чем у нас, в Нью-Йорке?
Он объяснил, что дело не только в учителях. А в атмосфере, традициях, возможности видеть воочию работы великих мастеров. Он долго говорил об этом, страстно и откровенно, но со скрытой нервозностью, которая выдавала глубину и неистовость его желания. Ты размышлял, что в его возрасте ты не мог с такой же ясностью и умом говорить о своем желании писать, — мог ли ты сейчас, вот в чем вопрос. В этом мальчике также чувствовалась целеустремленность, скрытая самоуверенность, которую — ты улыбнулся — которую он точно унаследовал не от своего отца.
