Король смеялся, но видно было, что шутки жены уже начинают порядком раздражать его.
— Пожалуй что, — продолжала издеваться королева, — я побуду еще лет десять французской королевой, а потом разведусь с вами, ваше величество, и пойду замуж за моего дорогого Анри. К тому времени он завоюет для меня Англию. Правда, Анри?
— Правда, — совсем потеряв голову отвечал сын Плантажене.
— Вот видите, он согласен! — хохотала Элеонора.
— К чему откладывать, — стараясь смеяться, говорил Людовик. — Если он готов хоть сегодня начать завоевание Англии, то я готов хоть сегодня начать бракоразводный процесс.
— Ах не спешите, ваше величество, — возражала озорница. — Дайте моему рыцарю подрасти и окрепнуть как следует.
— Ах, Анри, — с шутливым укором вмешивался в разговор граф Анжуйский, — ведь мы же договаривались, что ты не станешь отбивать у короля жену. Разве ты забыл о своем обещании?
— Забыл, — снова краснея, еле слышно отвечал Анри.
— Я снимаю с него это обещание, — взмахом руки вершила историю Элеонора. — Пусть он завоюет для меня Англию, я стану английской королевой и тотчас же объявлю войну Франции. Уж больно скучно было сегодня: «И вы такие хорошие, и мы такие хорошие, и вы за Христа, и мы за него же…» Нет, война!
«Чтоб ты подавилась! — мысленно внушал ей сидящий чуть поодаль Жан де Жизор. — Это я приказываю тебе! Подавись, захлебнись своей слюной. Господи, помоги мне, пусть она подавится или громко-прегромко выпустит газы, чтобы только не быть такой красивой!» Но на сей раз ничего у него не получалось и все его мысленные приказы оставались невыполненными. Тогда он не выдержал такого бесчувственного невнимания со стороны бога и убежал из залы, где шумел пир. Он отправился в ту дальнюю комнату, где был убит его отец, нырнул за ту самую шпалеру, за которой стоял в день убийства, упал на пол и рыдал безутешно и горько, покуда, обессилев от горя, не уснул.
Проснувшись через несколько часов, он не сразу понял, где находится. Лежал, и слушал странные звуки, доносившиеся из глубины комнаты. Кто-то стонал то мужскими, то женскими голосами, затем он понял, что там почему-то Элеонора, что она, а не кто другой, шепчет кому-то:
— О, сладость моя, мой Ричард, мой Ришар!.. О, божественные прикосновения, о твердыня нерушимая! Еще, мой воин, еще!
Так продолжалось бог весть сколько, покуда голос Ричарда Глостера не произнес:
— Сюда идут! Тише! Вы слышите, Элеонора?
— Точно идут! — пробормотала испуганно королева. — Что же делать?
