— Так удобнее, правда, — эхом ответила Саша.
Они расстались утром, а вечером Иван Григорьевич с ужасом и смятением понял, что произошло нечто невероятное. Он больше не хотел этой девушки. Он просто не мог без нее существовать.
И началось. Он снял ей квартиру, он одел ее с ног до головы, он оплатил ее учебу на следующий год. Он мчался к ней как на крыльях каждый вечер. Сгорая от радости, нетерпения и счастья. И ночь напролет не отпускал ее, чувствуя себя одновременно молодым и старым, крепким и обессиленным, полным до краев и опустошенным до дна.
Каждое утро, бреясь перед зеркалом в ванной, он ревниво и придирчиво изучал собственное отражение, с тоской твердил себе, что по сравнению с ее цветущей благоуханной юностью он — старая, замшелая скрипучая колода, что пока не поздно, надо прекратить все это, потому что никто еще не был счастлив при разнице в три десятка лет.
Но каждую ночь, страстно сжимая Сашу в объятиях, он мысленно клялся себе любить ее на этот раз так, чтобы она кричала от блаженства, чтобы забыла с ним всех своих прежних мальчишек, сколько бы там их ни было — двое или легион. А самое главное, чтобы не вспоминала, не хотела вспоминать его — того, за кем так неумело и страстно шпионила на набережной у ресторана.
К Студневу Иван Григорьевич ревновал Сашу особенно болезненно и нетерпимо. Однако, несмотря на ревность, способности трезво оценивать ситуацию он не утратил. А ситуация была такова: Саша Маслова спала с ним и не любила его. Жила с ним, потому что у него были деньги, а она была всего лишь только женщина. Принимала от него подарки, потому что в свои пятьдесят два года он умел ухаживать и дарить. Терпела его объятия и поцелуи, порой даже очень страстно, потому что плоть есть плоть. Пользовалась им, великодушно позволяя любить себя.
Иногда он смотрел на нее и думал: да полно, что за чушь? Кто она на самом деле? Что он там себе с ней напридумывал — позволяет любить себя, пользуется им… Откуда у нее такой опыт, такие мысли, ей же всего девятнадцать, она ребенок! И умом особым она не блещет. Нет, он сам про нее себе черт-те что навоображал и бесится, и терзается. А Саша, она… Она ни о чем таком и не помышляет в силу своего возраста. Она просто живет так, как все ее сверстники, как птицы небесные — не сеют, не жнут…
Но потом он ловил ее взгляды, которые она будто бы невзначай бросала на своих ровесников — наглых, горластых и развязных юнцов и на парней постарше — мускулистых, самоуверенных, сильных, до одури занимающихся Спортом и разными там чокнутыми единоборствами, и понимал, что его время безвозвратно ушло. Уплыло! И от этих мыслей Иван Григорьевич сильно страдал и чувствовал, что Саша от него все равно уйдет — не сейчас, так через год, через два, через пять.
