Звезда на одну роль - Татьяна Юрьевна Степанова

На перекрестке между Пречистенским бульваром и бывшей Кропоткинской улицей под самым светофором остановилась машина — синий, сверкающий лаком «Перше», столь еще редкий на московских улицах. В машине сидели двое мужчин. Водитель не отрывал взгляда от огней светофора, запрещающего поворот, а пассажир всматривался во мрак за окном — первый час ночи. Пречистенский бульвар пуст и занесен снегом, липы — точно старая гвардия у древних ворот — темные, безмолвные, безучастные и к этому сумраку, и к тишине, и к безлюдью. Зимний ветер — бездомный бродяга, словно Соловей-разбойник свистит, сбивает с голых ветвей смерзшиеся комки снега.

На улице — ни души. Вон только собака бежит через дорогу — худюшая, костлявая дворняга, рыжая и страшная. Торопится что есть мочи, подскакивает на трех лапах, поджимая искалеченную, затравленно оглядывается по сторонам. Боль и злоба в собачьих глазах, голод и тоска. Скалит дворняга зубы на синего металлического, дурно пахнущего бензином пришельца и скрывается в темном переулке.

И снова пуста улица, и только свистит ветер. И мерцает в ночи багровый огонек — то ли фонарь, то ли сломавшийся светофор на перекрестке.

Пассажир «Порше» взглянул на часы, нетерпеливо сказал водителю:

— Ну же, мы опаздываем. Нас ждут через двадцать минут.

Водитель смотрит на него искоса.

— Обычно я не нарушаю законов в чужих городах и не имею дела с полицией, это не в моих правилах, но раз мы опаздываем... — Он мягко трогает машину с места и едет на красный свет.

«Порше» словно влипает в асфальт стремительной мощной тенью.

— Я не намерен, сегодня опаздывать, — ворчит пассажир. — Я вообще не намерен опаздывать. У меня тоже свои правила, не забывай. — Он вздыхает и смотрит в зеркальце. Он — плотный, лысоватый мужчина средних лет, с усталым обрюзгшим лицом. Одет в отличное пальто от дорогого европейского портного, под коричневым в золотистую крапинку кашемировым шарфом виднеется воротничок белоснежной сорочки. — Я не намерен опаздывать. Туда, куда мы едем, опаздывать не принято. И вообще, это только здесь у нас, в родных пенатах, у отеческих гробов, опоздание — вещь, вполне совместимая с порядочностью. Ее тут искупают простые извинения. Но там, там, друг мой, где я провел почти четверть века, никто никуда давно уже не опаздывает. Это повсеместно дурной тон. Европа давно уже живет по своему собственному времени.

— Прошу прощения, шеф. — Водитель чуть усмехнулся, он был тоже средних лет, горбоносый и смуглый и говорил с каким-то странным акцентом. Так говорят на родном языке те русские, которые родились за границей — где-нибудь в третьем, а то и в четвертом колене эмиграции. — Простите, я всегда забываю, что вы жили в Париже.