Хвощев с усилием пошевелился — лежать было неудобно. Спина затекла, подушка была жесткой и высокой. Удивительное дело — с пластмассовой электронной коробкой, которая звонила и пищала, не случилось ничего. А вот с этим большим, сильным, некогда очень здоровым и крепким мужским телом произошла полная катастрофа. А ведь, если прикинуть пропорции и рассчитать, высота падения была примерно одинаковой.
Самолет сделал короткий разбег по расчищенной от снега взлетной полосе, оторвался, загудел мотором, ввинчиваясь пропеллером в тугой морозный воздух, и… упал всего-то в трехстах метрах от взлетной полосы. И было белое поле — белое, как. свежестираная простыня. И снег — обжигающий кожу ледяным ожогом. И боль во всем теле. Все это уже было однажды. Давно. И потом повторилось.
Хвощев снова попытался пошевелиться. В палату вошла незнакомая нянечка. В этом столичном госпитале Хвощев находился уже почти пять месяцев. И все эти пять месяцев за ним ходили разные сиделки. Они получали почасовую плату за уход и передавали Хвощева, точно курицу, несущую золотые яйца, из рук в руки. Так здесь было заведено. Они все хотели заработать, но дело свое знали и всегда были предупредительны и услужливы.
— Вам помочь перевернуться на бок? — спросила нянечка. — Давайте потихоньку, вот так хорошо… Может, окно закрыть? Вам не дует?
— Нет. Оставьте. Скоро я буду сам вставать и сам закрывать, — произнес Хвощев.
— Конечно, вы скоро поправитесь, — сказала сиделка и отвела взгляд.
И оттого, что она солгала — из жалости и по профессиональной привычке, — Хвощеву захотелось сказать ей что-то особенно неприятное.
— А у меня сына убили, — произнес он четко и раздельно, смотря прямо в бледное бесцветное лицо сиделки. — Зарезали два дня назад.
Сиделка растерянно заморгала. Было видно: она не знает, что ответить, как реагировать, и судорожно соображает, как быть. И от этого ее глупого бабьего замешательства на душе Хвощева стало легче.
— Боже, как же это? Извините, я не знала… Горе-то какое… Й что же — молодой? Да? Б. еда-то какая, ой… — Сиделка лепетала все это быстро и бессвязно. Хвощев отвернулся от нее и уперся взглядом снова в окно. Белые шторы парусили от ветра.
Белого вообще вокруг было слишком много — в этой просторной отдельной палате, арендованной в престижном столичном госпитале на коммерческой основе. Хвощев почувствовал, что остро ненавидит все это белое. Ненавидит по одной только причине, потому что…
