Чибисов так и налетел на перепуганную медсестру.
— Не знаю, ничего не знаю, Михал Петрович, — залепетала та. — Она все на кровати лежала… Потом вроде задремала, потом проснулась и говорит: Мне в душ надо, тетя Вера. Ну, я вышла. Чтобы халат ей и полотенца принести чистые. Возвращаюсь, а она дверь изнутри закрыла и голоса не подает.
— Она что-то рвет там, — шепнула Кустанаева Чибисову. — Я треск ткани слышала.
— Полина, дочка, открой мне! — не своим голосом закричал Чибисов. — Доченька моя!
В ответ за дверью что-то грохнулось об пол:
— Миша, посторонись. Николай Христофорович, помоги мне. Ну-ка с богом!
Отец Феоктист и участковый Трубников с разбега ударили в дверь точно два пушечных ядра. Дверь затрещала, они поднажали и с шумом высадили раму. То, что Катя увидела за дверью, она потом долго не могла забыть.
На самую середину комнаты, а это была светлая, уютная полуспальня-полукабинет с широкой кроватью, туалетным столиком, заставленным косметикой, с традиционным компьютером у окна и стенами, украшенными яркими эстампами в стиле панк-рок, был передвинут явно с летней веранды стол-подставка для цветов. Сами цветы — пышные голубые гортензии в кашпо из ротанга — были варварски сброшены на пол. Земля из разбитых горшков высыпалась, пачкая узорный шерстяной ковер. На столе, балансируя, стояла девушка в батистовой пижаме в трогательный розовый горошек — бледненькая, веснушчатая, темноволосая. Обеими руками она цеплялась за связанную из каких-то грязно белых матерчатых полос совершенно немыслимую веревку, прицепленную к хрустальной люстре. Петля этой странной веревки обвивала шею девушки.
— Уходите отсюда! Все уходите! — кричала она. — Я все равно это сделаю, я решила! Это все из-за меня я этого хотела… Я так сильно хотела, чтобы он умер!
Она пошатнулась, теряя равновесие, стол-подставка под ее тяжестью предательски затрещал, веревка натянулась, петля заскользила, и казалось, еще секунда, и случится непоправимое…
— Полина! — Чибисов бросился к ней, но…
— Не подходите ко мне… Папа, стой, иначе я…
То, что она спрыгнет — в это мгновение Катя в этом даже не сомневалась. Это было видно по ее глазам. А на то, что нелепая веревка оборвется или люстра не выдержит, шансов было мало.
— Полина, не смей, прекрати, — резко, зло сказала Катя, стараясь, чтобы голос ее — голос чужого, незнакомого девушке человека прозвучал в этой куче-мале насмерть перепуганных домашних как можно громче. — Повеситься — это гадко, тошнотворно для женщины…
