Тем не менее ленч прошел не без приятности. В запасе оставался Джон Темплтон, встреча с которым была назначена на следующий день. Не в пример четвергу пятница принесла с собой проливной дождь и отвратительное настроение. Я понимала, что «Жизнь женщины» — мой последний шанс.
Втиснувшись в автобус, я мечтала о второй чашке кофе, которая помогла бы мне окончательно проснуться. Со всех сторон меня окружали деловитые люди, думавшие только о своем бизнесе. Господи, скорее бы все кончилось! Нужно собраться, сделать вид, что ты ни в чем не нуждаешься, что в твои паруса дует попутный ветер, и тогда на тебя свалится работа, словно спелое яблоко на сэра Ньютона. Стоит признаться, что в чем-то нуждаешься, как тебе конец. Взгляд сразу станет безнадежным, вид болезненным, и прости-прощай, яблоко! Нужда отпугивает людей. Кому нужен бедный, голодный нищий, просящий милостыню на углу? Ты сочувствуешь ему, но брезгуешь подойти близко, потому что боишься, как бы его «болезнь» не передалась тебе. А вдруг нужда заразнее чумы? Своя рубашка ближе к телу…
В десять минут десятого я стояла у мраморного подъезда «Жизни женщины». Рядом с дверью красовались бронзовые буквы и цифры: «353 Лексингтон». Висевшие в вестибюле люстры покрывал слой пыли. Я, волнуясь, направилась ко второму из четырех лифтов, нажала на кнопку и представила себе, что через час выйду из редакции с удостоверением сотрудника в кармане.
Девять часов двенадцать минут. Третий этаж… Привратник…
— Миссис Форрестер? Присаживайтесь, пожалуйста. Секретарь мистера Темплтона сейчас выйдет.
Семь экземпляров журнала «Лайф», два выпуска «Холидей» и все последние номера «Жизни женщины» лежали на низком столике рядом с кушеткой Ногахайда, этого эпигона Миза ван дер Роэ[10]. Седьмая сигарета за утро, второй приступ тошноты — короткое напоминание о беременности, влажные ладони… Наконец появляется улыбающаяся девица примерно моего возраста, по виду родом откуда-нибудь из Кливленда, и приглашает меня пройти к «мистеру» Темплтону. В сравнении с ней я начинаю чувствовать себя юной, глупой, невежественной и абсолютно никчемной. У нее ведь есть работа, а у меня — увы…
Ну же, Джиллиан, соберись! Эти три нескончаемых коридора — всего лишь дешевая попытка произвести впечатление на посетителя. После второго коридора я окончательно перестала ориентироваться в пространстве. Вот и приемная. Бежевое на бежевом, большая оранжевая пепельница на письменном столе «мисс Кливленд», еще одно кресло а-ля Миз ван дер Роэ и дверь. Дверь с большой буквы. В проеме стоял улыбающийся Джон — жилистый, нервный, энергичный и приветливый. Он втащил меня в кабинет, закрыл дверь, предложил кофе, раскурил трубку, задал несколько ничего не значащих вопросов, перечислил все достопримечательности Сан-Франциско и всячески изображал начальника-друга, радушно встречающего блудную дочь, бывшую внештатную сотрудницу, вернувшуюся под родимый кров. Можно было слегка подыграть ему. Я знала, как это делается. Если он и дальше будет строить из себя Друга с большой буквы, тогда все о'кей. Я расслабилась, посмотрела в окно, поинтересовалась здоровьем его детей, поделилась впечатлениями от Нью-Йорка и спросила, как «Жизнь женщины» справляется с кризисом, охватившим средства массовой информации. Все это говорилось с ленцой, между прочим, как принято в беседах коллеги с коллегой. Какое там интервью? Боже упаси! О поисках работы не было и речи.
