— Черт побери, Гордон Харт, такой серьезный человек, целый день разгуливает по редакции без трусов! А если «молния» сломается? — рассмеялась я. Забавная была бы картина…
— Такого ни разу не бывало.
— А вдруг несчастный случай? Моя бабушка говорила…
Он громко захохотал, подошел ко мне и стал помогать раздеваться.
— Джиллиан, ты прекрасна… — убежденно произнес Гордон. Вскоре наши тела сблизились, переплелись, соприкоснулись, слегка отпрянули и соединились вновь. Мы лежали, крепко обнявшись, и нам было так легко, так просто… Мы стали приятелями. Это не было настоящей любовью, мы лишь очень нравились друг другу. Впервые в жизни мне не хотелось крикнуть: «Я люблю тебя!» Это было ни к чему. Мы просто обнимались, смеялись, и я чувствовала себя в ладу с миром.
С Гордоном было даже лучше, чем с Крисом. Мне это казалось странным: я ведь не любила Гордона. Но в этот день я прекратила сердиться на Криса. Я легла с Гордоном в постель вовсе не потому, что стремилась отомстить Крису за Мэрлин. Я отдалась Харту, потому что хотела этого и он мне нравился. Только и всего.
Я лежала в объятиях Гордона, смеялась, когда он рисовал на мне восьмерки, обводя пальцем груди, и вспоминала строчки из книги Хилари: «Только тот не предает мечту, кто целует радость на лету…»
Что ни говори, а октябрь выдался удачным: теплым, богатым на встречи и полным дел. Саманте повезло со школой, а я хоть и не сумела полюбить Нью-Йорк, но была близка к этому. Во всяком случае, не просто привыкла. Город благоволил ко мне и всячески старался угодить. Пора листопада всегда приходит в Нью-Йорк неожиданно и длится недолго, но это заставляет относиться к ней с особенной нежностью. Тот, кто в это время уезжает из города, навсегда запоминает его в золотистых тонах; тот же, кто остается, видит грязь, слякоть, а потом, летом, мирится с вонью и ужасающей духотой. Но в пору листопада Нью-Йорк прекрасен — красный, золотой, бурый, ясный, ветреный, бодрый; улицы становятся чище, люди ступают по ним, как будто маршируя; всюду царит запах жареных каштанов; в уик-энд город заполняют толпы молодых людей (хотя здесь хватает и своей красивой молодежи), которым некуда податься, поскольку лето уже кончилось, а кататься на лыжах еще рано. Это мое любимое время года, и если в моем сердце есть уголок и для Нью-Йорка, то только благодаря листопаду: двум-трем, от силы четырем неделям в конце осени.
На этот раз город расщедрился вдвойне. Эти волшебные недели были живее, бодрее и прекраснее, чем когда-либо. Нью-Йорк всегда напоминал мне потрепанную потаскушку, не слишком привлекательной внешности, которая время от времени бывает в хорошей форме. Именно такой порой был для Нью-Йорка октябрь.
