Спал я долго, а когда проснулся — в вполне, кстати, удовлетворительном состоянии — часы показывали шесть. Кора еще не возвращалась, и я начал тревожиться. Впрочем, времени до шоу еще оставалось достаточно, и я решил пока принять ванну, а затем спуститься в бар, чтобы взбодриться рюмкой коньяку. Стоя под душем, я напевал вьевшуюся в память «волшебную мелодию» и вспоминал фокусы Мерлина. Я чувствовал себя последней скотиной и думал о Коре не без нежности. Возможно, это был похмельный синдром.
Когда я вышел из ванной, Кора была уже в номере и собирала свои вещи.
— Отдай мне, пожалуйста, мой билет на самолет, — потребовала она.
— Кора я взял билеты на вечернее шоу, — сказал я глупо и растерянно.
Она не ответила и продолжала упаковывать свою необъятную сумку. Вид у нее был удовлетворенный и победоносный. По всему чувствовалось, что она нашла себе нового партнера и переселялась к нему в номер. Я отдал ей авиабилет.
Когда он ушла, я позвонил в roomcervice и попросил кофе, пирожных и бутылку коньяку. Еще я подумал, что неплохо бы завтра же поменять авиабилет, чтобы не лететь обратно вместе с Корой.
Я определенно пребывал в расстроенных чувствах, хотя еще несколькими часами ранее не знал как отделаться от Коры. Теперь же больная совесть не давала мне покоя. Я перебирал в уме все недостатки Коры, напоминал себе, как еще два дня тому назад пришел к выводу, что она мне не пара. Ничего не помогало; меня не покидало ощущение вины и тревоги; стоило Коре уйти, как моя любовь к ней вспыхнула с новой силой, если только можно столь благородно охарактеризовать одолевавшие меня чувства.
В следующие два часа я выпил почти весь коньяк и отправился на шоу.
Я спустился в казино (вход в театр Мерлина расположен там же) за четверть часа до начала представления и присел пока поиграть в покер. Одновременно, я попробовал поприставать к грациозной чернокожей красавице (с лишним-то билетом на шоу!), но она отшатнулась от меня, как от прокаженного; вид я имел, скорее всего, ужасный.
Проиграв несколько монет, я прошел в зрительный зал, занял свое место за столиком прямо перед сценой; грустно взглянув на пустой соседний стул, заказал рюмку коньяку. Вот эта-то рюмка, по-видимому, меня и скосила. А может, меня разморило в полумраке душного зала. Так или иначе, дальнейшие события я помню не слишком отчетливо.
Мерлин парил над сценой, распиливал себя пополам, целовался с девушками, подносившими ему цветы, а я поминутно заказывал себе еще коньяку и пребывал в том состоянии опьянения, которому свойственны восторженность и отсутствие желания ее скрывать; мне все нравилось, я улыбался незнакомым людям, кивая им головой в сторону сцены, и одновременно — помню это, хотя и смутно — с нетерпением ждал своего излюбленного чуда.
