— Они приехали ночью. На восьми машинах. Окружили дом, не давая Виктору возможности выбраться. Начали штурм и через полчаса ворвались внутрь, — отчетливо проговаривая каждое слово, сказал дарх. — К тому моменту Виктор уже был при смерти. Но этого им показалось мало. Они притащили заготовленный заранее крест и распяли на нем умирающего. Прибили к кресту его руки, ноги. А этот ублюдок взял последний гвоздь, огромный, похожий на железнодорожный костыль, и вбил его в грудь твоему брату. Разве такой человек не заслуживает смерти?
Борис стоял, не в силах вымолвить ни слова. Ненависть к человеку, беспомощно лежащему сейчас на земле, вскипала с невероятной силой. Слова Андрея подогревали ее. Парень готов был не просто убить этого подис. Нет, этого мало! Разум метался в безумии ненависти, разрывался на части от желания придумать наиболее изощренную казнь, мучительную, болезненную и невообразимо долгую. Такую, чтобы она показалась убийце его брата настоящим адом. Борис хотел слышать его крик. Хотел видеть его страдания. Хотел… Он жаждал мести. Он жаждал смерти врагу. Не потому, что это ничтожество под его ногами убило его брата. А потому, что убило, следовательно — не достойно жизни. Убить убийцу. Жестоко! Безжалостно! Убить… И превратиться в такого, как он! В поганую мерзкую тварь, готовую убивать даже не ради мести, а просто ради смерти, продолжая бесконечную цепочку убийств.
— Нет! — прошептал он, отступая назад в страхе перед самим собой. Перед тем, в кого он готов был превратиться еще минуту назад.
— Не беспокойся. Никто никогда не узнает об этом, — заверил его дарх, и слова его были чистейшей правдой. — Кроме меня — никто.
— Нет, — еще раз повторил Борис — Не так! Не здесь!
— Ты хочешь суда? Сдать его властям? — Андрей усмехнулся. — Его выпустят через двадцать четыре часа, если не раньше. Он подис. Его хозяевам он нужен на свободе, а не за решеткой. Если сегодня он останется живым, то завтра вернется сюда с парой дюжин новых бойцов, подготовленных гораздо лучше. Ты уверен, что я смогу выстоять, если по мне жахнут из гранатомета? Лично я — нет.
— Это уже не самооборона. Это убийство! — отчаянно проговорил Борис.
Он не пытался вразумить колдуна. Он лишь отговаривал себя от поступка, за который будет раскаиваться потом всю оставшуюся жизнь. Все аргументы были на стороне Андрея. Он был прав, абсолютно прав. «Шрам» не достоин жизни. Но почему-то Борис точно знал — это неправильно. И совершенно непонятным образом сдерживал в себе поток ненависти, готовый вырваться наружу.
