— Все внимание.
Ступин прибавил громкость и ясно услышал по прозвучке, как Ломоносову позвонили в дверь:
— Салам. — Щелкнул дипломат, зашуршали сбитые по «лимонам» дензнаки, и уже через минуту визитер начал прощаться: — Покеда.
— Двенадцатый, пятнадцатый, двадцатый… — Ступина вдруг ощутил знакомое чувство охотника, стремительно настигающего добычу. — Повторяю, принимайте объект помягче, возможно контрнаблюдение.
— Фроська, сука, ты же тележку ушатала, — на тротуаре между тем события развивались по нарастающей, — ты же, падла, Филимонову тележку ушатала, хрен тебе моржовый куда не надо! — (При ближайшем рассмотрении Семен оказался тщедушным мужичонкой в армейском полушубке и суконных ботах «привет с кладбища».) — Все, достала, стерва. Иду к техничке.
Он быстро засеменил вдоль домов, едва не сшиб ломоносовского визитера и, обогнав его, внезапно с песней завалился мордой в свежевыпавший снежок:
— Я уеду к северным оленям, в дальний Магадан уедешь ты…
Так, на пределе сил, он продолжал двигаться в жилконтору, однако вскоре повстречал самого хозяина тележки — огромного, в ватнике и ватных же штанах, измаранных на заду красной краской. Тот мощно шкрябал лопатой, пребывая, видимо, в неважном настроении, и сочетал с каждым словом четыре матерных. Недаром писал незабвенный Булгаков, что дворники из всех пролетариев — сволочь наихудшая. Узнав о судьбе своего имущества, Филимон сделался нехорош, страшно выругался и натурально въехал Семену в ухо. Тот хоть и был неказист, однако тоже не пальцем деланный и, не стерпев, саданул обидчику в нюх. И началось…
Пока гроссмейстеры метлы катались среди сугробов, неподалеку остановился «форд-скорпио» и, подобрав владельца дипломата, умчался столь стремительно, что удалось едва-едва засечь его номер.
— Седьмой, примите объект.
Ступин вдруг вспомнил, как повел дочку первый раз в первый класс. У Насти торчали смешные белокурые косички, а огромные банты были похожи на пропеллеры, и, ощутив прикосновение маленькой ручонки к своей ладони, майор вздрогнул. Неужели она была такой когда-то — теплой, ласковой, родной! Безжалостная память сразу же показала ему другую Настю. Она стояла навалившись на подоконник голой грудью, а мерзкий улыбающийся тип деловито пристраивался к ней сзади. В майорских ушах вдруг раздался пронзительный крик: «Не трогай его, он должен два баяна», — и он ощутил взгляд дочери, полный ненависти и ужаса приближающейся ломки.
«Ладно, паскуды!» Отгоняя ненужные сейчас мысли, Ступин помотал головой, в его прищуренных глазах появился стальной блеск. Охота началась.
