Еще секунда, и тонущий траулер протаранил бы «Гром небесный».
Словно в насмешку, в отдалении раздался чей-то голос. Выбегая, радист не захлопнул дверь радиорубки, и теперь Ланнек расслышал, как немец прежним лающим тоном запрашивает обстановку.
— Стоп! Задний ход! Стоп!
Взгляд капитана различал на корме более плотную группу людей, бегущего Муанара…
— Жорж! Жорж! — позвал Ланнек. — Подмени же меня!
На ходу он машинально — три, четыре, пять, семь — пересчитал спасенных рыбаков, пластом лежащих на палубе. Один, правда, уже сидел, глотая водку, которую вливал ему в рот Кампуа.
Ланнек споткнулся о чью-то руку, потом о ногу. Стоя на коленях и держась за грудь, Поль Ланглуа переводил дух, а рядом с ним неподвижно вытянулась Матильда, и вода вперемешку со слюной стекала с его полураскрытых губ.
— Слышишь колокола? — внезапно проронил Ланнек, когда им оставалось еще с милю до молов Рейкьявика.
Он сказал это так тихо и неожиданно, что Жаллю вздрогнул и чересчур поспешно повернулся к старому товарищу. Оба они превратились в комок нервов, и от каждого можно было ожидать чего угодно.
Да нет, ерунда! Ланнек, широко расставив ноги, следил за фарватерными буями, отдавая приказания рулевому, и заговорил о колоколах лишь потому, что в воздухе действительно разлился благовест.
Вот уже два часа пароход шел по спокойным водам фьорда, а вокруг занимался день, такой яркий и вместе с тем мертвенный, что каждому казалось, будто он смотрит на мир сквозь плохое стекло. Еще ночью моряки различали во мгле белые гребни гор, но тогда они не заметили, что белизна эта не сплошная, а лоскутная. Снег, лежавший на вершинах и склонах, нигде не покрывал весь базальт целиком, и хаотическое чередование черных и белых пятен, не смягченное никакими полутонами, производило отчаянно удручающее впечатление.
— Какой сегодня день? — задал Ланнек новый вопрос, разглядывая порт в бинокль.
Он видел лишь безлюдные причалы. Улицы, окаймленные рядами домов с острыми крышами, тоже были пустынны. Зато на двух-трех нет, пяти колокольнях перекликались колокола.
— Вроде бы воскресенье, — вздохнул Жаллю.
Он был на голову выше Ланнека и носил длинные, цвета хмеля усы а lа Верцингеториг[8]. Одет он был сейчас как попало: г-н Жиль одолжил ему свои вещи, которые, хоть и налезли на него, но их никак не удавалось застегнуть. Они с Ланнеком были на мостике совсем одни: рулевой в счет не шел — это же просто живая машина.
— Так и кажется, будто входишь на кладбище, — продолжал Ланнек тем же кротким голосом, никак не вязавшимся с его внешностью.
