— Я никогда не привыкну к этой вони!
Стоя возле непонятного приспособления, напоминающего котел, тринадцатилетний мальчишка глубокомысленно заметил:
— Представь, я тоже! Неужели ты думаешь, что мне доставляет удовольствие вдыхать эту дрянь и пачкать руки в липкой жиже!
Служанка тряслась от возмущения.
— К чему столько возни, чтобы нарисовать обычную картину? Для чего так разогревать льняное масло?
Ян едва не задохнулся от негодования:
— Обычную? Ты считаешь картины мэтра Ван Эйка обычными?
— В конце концов, это всего лишь картины. Как бы красивы они ни были, они не заслуживают того, чтобы ради них травились этой вонью.
— А ты хотела бы, чтобы мэтр использовал мочу или кровь молодого козла?
— Глупости!
— Нет, не глупости! Этими веществами древние художники связывали краски. Я читал.
— Ты! С тех пор как мэтр научил тебя читать, ты принимаешь все написанное за слова Евангелия.
— Не гневайся, но это так. Я даже нашел один рецепт, составленный на основе истолченных пчел, смешанных с известью.
— Какая мерзость! — поморщилась Кателина.
Ян невольно улыбнулся. Напрасно она бушевала; ее перламутровые, почти розовые, щеки, круглое, как полная луна, лицо, золотистые волосы, подоткнутые под платок или бархатный чепчик, лучились добродушием. Да и что Ян мог испытывать к ней, кроме бесконечной нежности? Ведь это она заботливо стелила ему постель, поправляла сползшее одеяло, просиживала около его кровати целые ночи, когда он болел, всегда готова была встать неприступной стеной между ним и горестями мира. Такое лицо могло быть — Ян был в этом уверен — только у матери, которой он не знал.
— Берегись! Масло сейчас загорится!
Ян отскочил.
— А, ч-черт! Мэтр рассердится.
Он вытер о штаны измазанные маслом пальцы и бросился к кучке старых тиковых лент, которыми быстро обмотал ладони.
— Что ты делаешь? Ты с ума сошел?
Не слушая ее, не обращая внимания на языки пламени, вздымающиеся к небу, он подбежал к котлу, схватил за ручки тигель с бурлящим маслом и с трудом поставил его на траву.
— Рехнулся! Ты мог обжечься!
— Действительно мог…
— Тебе известно, чем кончаются все эти выходки?! — И решительным тоном Кателина добавила: — Я пойду и обо всем расскажу Ван Эйку!
Идти ей не пришлось. Художник уже спустился в палисадник и направился к ним, держа в руке ковш.
— Позвольте вам заявить, — бросилась в атаку Кателина, — если хотите гореть в аду, не рассчитывайте на меня; я за вами не пойду. Когда-нибудь вы подожжете дом!
