«Эти странные наземные создания беспрерывно суетятся в своих жутких городах — собираются в огромные стаи и куда-то несутся, — думала Пустельга, время от времени переворачиваясь с боку на бок. Вода плескалась через край „ванны“ . — Даже отправляясь на водоемы, они и там собираются тысячами и копошатся, как муравьи в муравейнике. В результате часто болеют и живут гораздо меньше, чем положено. Но, как видно, они считают причиной короткой жизни нечто иное. Или им нравится болеть и умирать? Может быть, это — догмат их веры или биологическая платформа массовой психологии? Трудно поверить, но галактика велика, природа многообразна… Интересы вида в целом часто требуют жертвы от каждого конкретного индивидуума.
Люди — существа исключительно стайные, однако они склонны вступать в моногамный брак и создавать семью. И что неизбежно, семьи эти крайне неустойчивы. Нельзя одновременно плавать в двух реках… С детенышами тоже непонятно: чем хуже живет семья, тем их больше. Разобраться с такой арифметикой невозможно.
И все-таки мне кажется, что я начинаю понимать душу этой расы, сколько бы ее ни прятали под всякой мишурой. Одиночество разъедает людей, и многие готовы на все, чтобы из него вырваться. Хотя нередко они так и не решаются себе в этом признаться. Здесь я чувствую свое родство с ними, хотя моя беда вызвана лишь этой треклятой миссией — причиной сугубо объективной. Но, в сущности, какая разница?..
Мне так одиноко здесь, что стаи людей, от которых поначалу меня бросало в дрожь, больше не вселяют ужас. Порой я ловлю себя на том, что в гуще хомо чувствую себя спокойнее, увереннее. А когда глядишь на их пары, парочки, и вовсе охватывает тоска и грусть… Где моя пара? Где половинка моя, на которую можно опереться в трудный момент, ласково потереться мордой, прижаться к теплому шерстистому боку? Без которой внутри пустота, бессильно опускаются ласты, и нет ни сил, ни желания вести с кем-то смертный бой…
Хорошо, что начальство не может отследить эмоции полевых агентов, иначе меня давно бы уже наказали. Жизнь моя и без того мрачна и беспросветна. Я обречена зачахнуть здесь, вдали от родного глубоководья. Ведь засыхает у меня вовсе не кожа, которую я без конца увлажняю, а душа…
И меня постоянно тянет к открытой воде. Долго бороться с этой тягой нельзя. Нельзя месяцами безнаказанно подавлять здоровые инстинкты. Существует некий предел, за которым — распад личности и смерть… А человеческое море слишком далеко от Тибета, и к нему не отлучиться — держит долг, будь он трижды проклят! Есть, правда, реки, но они холодны и стремительны. Те же, что поспокойней, зловонны — хоть умри.
