На всякий случай я бодрствовала в неглиже до полуночи. Но темное время не резиновое, надо было выбираться из квартиры. А как? Внизу два охранника из конкурирующих ведомств. Я мялась посреди собственной прихожей, когда на лестнице раздался шум. Не то чтобы сильный, но своеобразный. Где-то этажом выше подвыпившая компания избавляла от своего присутствия хозяев, чьи неудержимо постнеющие физиономии, рьяные попытки выхватить у зазевавшегося гостя чашку и немедленно ее вымыть вкупе с жалобами на завтрашний ответственный день наконец-то возымели действие. И даже самые непрошибаемо блаженные смирились с перспективой дойти до кондиции в ближайшем сквере, чувствуя отвращение к себе, беспринципно забредшим к этаким скучным мещанам, засоням и жмотам.
У меня бывают минуты, когда я не соображаю. То есть, если откровенно, соображать я вообще не умею. Но иногда я еще и думать перестаю. Поэтому давно привыкла к вопросу: «И как меня угораздило?» А что особенного? Угораздило, это же и есть ответ. «У» — от судьбы, предопределенности, чего-то неподдающегося воле. Зато «гора», «горазд» — от моих собственных бескрайних способностей. Ну, к авантюрам, к авантюрам, ладно. Однако, лучше быть гораздой хоть на что-нибудь с Божьей помощью, чем представлять из себя жертву сложного «у» или простого «г».
Итак, я схватила сумку, выскочила на площадку, захлопнула дверь и притаилась за выступом. Спускающаяся по лестнице толпа устраивала меня по всем параметрам. Во-первых, народу было человек десять. Во-вторых, примерно моего возраста и прикида. В-третьих, не слишком буйного нрава. Хорошо было бы затесаться в серединку, уютную и безопасную, как диванная мечта о приключениях. Я сделала вид, что спешу и пытаюсь их обогнать, но если мне этого не удастся, рук на себя не наложу. И тотчас же руки на меня наложил кто-то другой. Вернее, одну руку, но такую тяжелую. Сказать, будто я не заинтересовалась бесцеремонным гулякой, было бы все равно что сказать про себя гнусность. Владельцем могучей рученьки оказался необыкновенно высокий, толстый, симпатичный и в стельку пьяный парень.
— Вован, — умильно обратился он ко мне. — Вован, друг ты мой, брат ты мой.
Жизнь у меня бурная, вляпываюсь я в истории постоянно, поэтому как только меня не называли. Но «Вован»! От благородного «Владимир» парень ухитрился такую гадость произвести, что ли? И неужели я в джинсах женщину не напоминаю? Однако разбору человеческих первичных и вторичных половых признаков я благоразумно не предалась. В конце концов, «Вован» — не оскорбление. Хотя кто его, Вована этого, знает. Тут мы как раз вывалились из подъезда во тьму Божию, чуть сбрызнутую излучениями звезд и фонарей. Наверное, чтобы привычное «свет Божий» не опровергать.
