– Виста! – закричал Микула. – Эй, Виста, это я! Слышишь?!
Заступ выпал из рук женщины; не веря своим глазам, она вскинула руки, пошла, побежала, бросилась вперед, на склон, на вал городища.
– Мику-у-ла-а! Боги! Ми-и-ку-ула!
Он стоял перед нею – с непокрытой головой, в серой от пыли сорочке и таких же ноговицах, с мечом у пояса, со щитом и котомкой за плечами, потемневший от ветров и солнца.
Но Виста ужаснулась, потому что Микула был совсем седой, лоб его пересекал широкий шрам, сквозь расстегнутый ворот видны были рубцы на груди.
Она шагнула вперед, бросилась ему на шею, обняла, поцеловала, орошая слезами лоб, щеки, коснулась руками его груди.
– Цел! Цел! Вот и пришел домой! – промолвил Микула, взглянув на хижину, которая еще глубже вросла в землю, на сломанную телегу, поросшую бурьяном посреди двора, на ржавый лемех рала, стоявший там, где он его оставил, у стены хижины.
И по непонятной причине случилось с ним нечто неожиданное. Из глаз вырвалась, поползла по щеке, прокатилась по седой бороде и упала в траву крупная, как горошина, слеза.
– Не плачь! – сурово сказал он Висте. – Смотри, – уже сердито добавил он, – своими слезами все лицо мне измочила. – Он провел рукой по щеке и смешал свою слезу со слезами Висты. – Ты лучше скажи, как тут?
– Что мне тебе сказать? – ответила она. – Все, как было. Где ты был так долго?
Он обернулся, словно хотел окинуть взглядом пройденный путь.
– Далеко был, – глухо отозвался он. – Ратоборствовали мы. Теперь уже враги сюда не придут… Вот только князя нашего Святослава не стало…
– Слышала. Пойдем домой, пойдем, Микула.
И они двинулись – бегом по склону вала, медленнее по двору.
– Слышала, слышала, – говорит Виста. – От многих слыхала про князя. И уж думала, если князь голову сложил, то и твои кости возле него.
– Но я жив! – воскликнул Микула. – Жив, Виста! Вместе, согнувшись в три погибели, потому что дверь за долгое время осела еще больше, сошли они по ступенькам в землянку, остановились сразу за порогом. В углу тлел огонь, его красноватые блики освещали дощатый помост, темные стены, кадку, в которой поблескивал кружок воды, пустые, перевернутые доньями кверху корчаги, горшки.
Микула медленно прошел вперед, снял с плеч котомку и щит, отцепил от пояса меч, сложил оружие перед очагом, низко поклонился огню и чурам, жившим под ним.
И кто знает, то ли услыхали и узнали чуры Микулу, то ли свежим ветром пахнуло от раскрытой двери, но только огонь в очаге сразу ожил, полыхнул, желто-красные языки поднялись над углями.
