— Ну что, мистер, — заговорил авиамеханик, — время — деньги; как наши дела?
Он был слегка раздосадован моим опозданием. Очевидно, он думал, что его сделка была слишком удачной, чтобы оказаться правдой, и что больше им меня не видать.
Мы устало побрели на место лагеря. В наступавших сумерках трейлер выглядел восхитительно, и я, черт побери, практически отдавал его. Ну что ж, авиамеханик бесплатно проведет в нем свой двухнедельный отпуск, а я рассчитываю, что он за двенадцать монет уступает мне свой тандем с коляской. Сказал им, что надеюсь к концу их отпуска подъехать, а если задержусь, то ключи он оставит у хозяина земли. Не думаю, что трейлер кого-нибудь заинтересует до истечения шести месяцев, а я к тому времени уже буду далеко от Англии.
На чертовой коляске я поехал обратно в Уэймут, упав с нее в канаву на первом левом повороте: приноровиться к ней было не просто. Там же поужинал. Закусочные и бакалейные магазины оказались еще открытыми, и я забил прицепную коляску пачками печенья и ветчиной, разными консервами и фруктовыми соками, табаком, бутылками пива и виски. В третьем магазинчике меня встретила морщинистая старая дева. Она долго и с подозрением смотрела на мои очки и заметила:
— Что, глаз повредили?
Я льстиво ей ответил, что это у меня родовая травма, что, видно, то была воля Господня лишить меня одного глаза. После этого она прониклась ко мне глубокой симпатией, но я получил хорошее предупреждение. В потемках я приехал в Дорчестер и добрался до вокзала, вусмерть намаявшись, уже заполночь. Забрал там свой тюк и примотал его к коляске. Еще несколько миль жал педали на север, в тихую долину, где единственное движение слышалось на Фроуме, журчащем и мерцающем на речной гальке. Я вырулил свою машину в сторону от дороги в мелколесье, разложил мешок и заснул. Спальный мешок был — мечта. В течение целого месяца в постели я спал только полночи. Тут я спал и спал, просыпаясь временами от шороха листьев или насекомых, и снова погружался в сон, стоило только натянуть одеяло на одно ухо.
Окончательно я проснулся после десяти. Я продолжал лежать на своей шерстяной подстилке до двенадцати, смотрел сквозь листья дубков на подгоняемые ветром облака и пытался решить, как мне лучше передвигаться — днем или по ночам. Днем я особенного любопытства не привлеку, но мое средство передвижения было столь необычным, что десятки людей его запомнят; если ночью — всякий встречный будет потом днями говорить обо мне. А вот между полночным часом и тремя в деревнях и на фермах никакого движения. Решил рискнуть передвигаться так, чтобы никто меня не видел.
