Добрые поступки чаще всего совершаются из-под палки. Хотела бы я знать, почему...
— ...Разве мы с отцом так тебя растили? Мы ли не отдавали последнее, только бы поступила в институт, только бы выучилась, вышла в люди. Я вот неграмотная, всю жизнь маюсь, все для дочери, для кровинушки. Отблагодарила, спасибо...
— Скучно, мам. Помолчала бы.
— Вот как она с матерью разговаривает!
Всплеск рук, покрасневших от работы, распухших — обручальное кольцо так и въелось в безымянный палец. Ох и тяжел удар мясистой натруженной кисти, если по материнскому праву вздумает проучить дочь по щекам!
— Это так она с родной матерью разговаривает! Постыдилась бы, ведь из института выгнали, замуж никто не берет — еще бы, кому нужна такая, рук об работу марать не хочет, все стишки царапает...
— Да скучно же.
— Скучно ей!.. — И со слезами: — Скучно ей, видите ли...
Дверь захлопнулась. За дверью исчезли и мать, и летний фартук, и запах жареной картошки. У колодца на снегу стоит Мария без шапки, волосы черными прядями по плечам, ведро утопила. И закрытой двери говорит Мария:
— Господи, как я люблю тебя, мама. Как я люблю тебя.
Первое, что сделала, возвратившись в город, — позвонила Белзе. Трубку сняла Асенефа. Вежливость выдавила из Марии слова, точно зубную пасту из старого тюбика:
— Как дела, Аснейт?
Египтянка ответила:
— Помаленьку. Сестра из Кадуя на днях приезжает.
— Манька-то?
— Это ты — Манька, — процедила Асенефа. — А она — Манефа.
Мария легкомысленно отмахнулась.
— Да, я и забыла. У вас же полдеревни все Манефы...
Асенефа помолчала немного. Потом — из той же выморочной вежливости — спросила:
— Ну, а ты как?
Зачастила, тараторка:
— Представляешь, моя мать, вот сумасшедшая баба, потащила меня на дачу. Курятник свой укреплять. Я говорю: работяг наняли, деньги дадены, чего еще укреплять-то? Нет, говорит, надо проследить, сейчас халтурщиков и обманщиков много.
— И правильно, — сухо сказала Асенефа. Одобрила матери марииной поступок. — Народ нынче жулье, за всеми глаз нужен.
За один голос только удавить бы египтянку. Как вату жует.
— В общем, три дня проторчали на холоде, форменный колотун. Кроме сосен ничего не видали. А я ведро в колодце утопила, — похвалилась Мария. Больше ведь все равно говорить не о чем. Асенефа молчит, слушает. — Ух, мать и ругалась. Ей теперь на месяц разговору хватит. Зато съехали в тот же день, воды-то не достать. Ведро вот новое покупать придется...
Поговорили достаточно, чтобы к главному перейти. Мария ждала этой секунды с радостным нетерпением, Асенефа — со злорадством.
