— Да ничего мне и не надо, — совсем смутилась тетка Кандида. Но устоять перед напором Пиф не могла. — Ладно, говорите, барышня, чего удумали. Может, и помогу.
— Мне надо на площадь Наву. Там... человек один. С ним, наверное, беда.
Тетка Кандида вдруг с пониманием сказала:
— Любовь — она, девка, самая большая беда в нашей бабьей жизни и есть.
— Одежду принеси, а? Любую, хоть со вшами...
— Зачем со вшами? — окончательно разобиделась тетка Кандида. — Я тебе чистую принесу. И под росточек твой... А ты пока покушай хорошенько.
Бэда стоял в храме, что в катакомбах на площади Наву. Народу на этот раз собралось больше обычного, только Бэде это было невдомек, ибо ходил сюда нечасто и об обычае не ведал. Стояли, почти задевая друг друга плечами. Свечи все были погашены, чтобы люди не задыхались: хоть имелись вентиляционные колодцы, хоть и стояли за перегородками кондиционеры (община исхитрилась и купила на пожертвования), а все же подземелье — оно и есть подземелье. Душно здесь было.
Из полумрака, скрытый слушателями, громыхал отец Петр.
— Что вы мне тут о мятеже да о мятеже! Вы что, политикой пришли сюда заниматься?
Помолчал, обводя стоящих перед ним таким тяжким взором, что даже Бэда поежился, хоть и стоял в задних рядах и Петра вовсе не видел.
— Ладно, — уронил наконец Петр. — Будет вам и о мятеже, коли просите. — И зарычал грозно: — Чтоб в глупостях этих не участвовали, если храм свой любите и Бога своего почитаете! Чтоб витрин не били, чтоб домов не громили, чтоб людей не убивали, чтоб насилие над девками не чинили! Мар-бани на вашей крови хотят свою жирную задницу в правительственных креслах угнездить, а вы все, неразумные, и рады стараться. — Слышно было, что Петр скорчил рожу, потому что голос зазвучал ернически: — Вот-с, вот-с, господа, вот вам наша кровушка... — И проревел: — Дураки!!
После этого настала тишина. Только лампа, на цепях с потолка свисающая, вдруг еле слышно скрипнула.
Петр сказал:
— Сохраните ваши жизни для другого дела. Ступайте.
Народ пошел к выходу.
На площади Наву кое-где еще велась торговлишка. Бэда взял у лоточника вчерашнюю плюшку с творогом (была черствая и шла по половинной цене), принялся рассеянно жевать. Людей было мало. Рабские бараки за проволокой безмолвствовали, как вымерли. Только солдат в проеме караульной будки маячил, зевал.
Бэда свернул на широкую улицу Балат-Шин. Он хотел вернуться в Оракул до того, как Беренгарий, который вчера пришел откуда-то очень пьяный, очнется от тяжкого своего похмелья.
